Назым ХИКМЕТ

 

"ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ"

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

ПРОЛОГ

 

За занавесом слышен голос глашатая.

Г л а ш а т а й. Слушайте, слушайте, слушайте, жители нашего города, слушайте, слушайте, слушайте повеление государыни! Слушайте, жители города, все от малого и до старого, от семи лет и до семидесяти, слушайте, слушайте, слушайте и не говорите, что вы не слышали...

Глашатай доходит до середины сцены перед закрытым занавесом, останавливается, целует свиток, прикладывает его ко лбу, потом раз­ворачивает и начинает читать.

Г л а ш а т а й. Жители города Арзена, от мала до ве­лика, от семи лет и до семидесяти, ко всем вам слово наше! Мы, дочь шаха Селима, государыня ваша Мехменэ Бану, мы, которые справедливость меряем на ювелирных, а не на дровяных весах, мы, которые в дни осады нашего города, по примеру воительницы Арабузенги, на поле битвы бросали наземь самых славных богатырей, мы, которые ивовой ветви нежней, мы, чьи волосы золотистые ниже колен, объявляем, чтоб слышал весь Арзен: наша единственная сестра больна уже сорок дней. Тому, кто средство найдет, поможет нашей беде, болезнь ее исце­лит, — пожелает — отдадим сорок стран, пожелает — со­кровищ наших караван, сорок верблюдов караван. Жи­тели города Арзена, от мала до велика, от семи лет и до семидесяти, слушайте слово наше...

Глашатай целует свиток, сворачивает, прикладывает его ко лбу и идет дальше.

Г л а ш а т а й. Слушайте, слушайте, слушайте, жители нашего города, слушайте, слушайте, слушайте повеление государыни!

Уходит.

 

КАРТИНА ПЕРВАЯ

 

Комната во дворце Мехменэ Бану. Ночь. Горят светильники. Мехменэ Бану, визирь, главный лекарь, звездочет, кормилица, Сервиназ. На тахте лежит Ширин. Визирь и главный лекарь стоят у дверей. Звездочет у окна смотрит в подзорную трубу на небо. Мехменэ Бану сидит у изголовья Ширин; она беззвучно плачет, стиснув голову руками. У ее ног, раскачиваясь из стороны в сторону, стоит на коленях кормилица. Сервиназ стоит по другую сторону, тахты. Большим опахалом она обмахивает Ширин. Из окна слышен голос глашатая.

Г о л о с  г л а ш а т а я. Слушайте, слушайте, слушайте, жители нашего города, слушайте, слушайте, слушайте по­веление государыни...

Голос глашатая, удаляясь, становится все тише.

М е х м е н э  Б а н у (поднимает голову, смотрит по сторонам, словно ищет помощи). Ах, мой визирь...

В и з и р ь. Да, госпожа моя...

М е х м е н э  Б а н у. Послушай, главный лекарь...

Г л а в н ы й  л е к а р ь. Прикажите...

М е х м е н э  Б а н у. Ты, звездочет...

З в е з д о ч е т. Я жду распоряженья...

М е х м е н э  Б а н у. Кормилица!

К о р м и л и ц а. Пусть твоя кормилица умрет ради тебя! Здесь я, глубина моего сердца, здесь я, у ног твоих...

Мехменэ Бану снова принимает прежнее положение, плачет. Из окна слышится голос глашатая.

Г о л о с  г л а ш а т а я. Жители города Арзена! Наша, единственная сестра больна уже сорок дней...

Голос глашатая затихает.

З в е з д о ч е т (про себя). Не знает она, что звездам нет никакого дела — умрет ее сестра или нет!

В и з и р ь (про себя). Как она красива, эта женщина! Боже мой, как она красива... даже тогда, когда плачет.

С е р в и н а з (про себя). У меня уже руки отвали­ваются от усталости...

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Ах, государыня моя, сейчас ты скорбишь и плачешь так беспомощно, вот точно моя жена, а стоит твоей сестре умереть, сорвешь гнев на мне...

М е х м е н э  Б а н у (снова поднимает голову, смотрит на окружающих). Ах, мой визирь! Мой звездочет!.. Мой лекарь! Скажите, никакой надежды нет? Сестра моя, един­ственная моя... она умирает?

К о р м и л и ц а. Не убивайся, дитя мое... Ноги твои целовать буду!

М е х м е н э  Б а н у (принимает прежнее положение. Про себя). Молчат... И лучше, что молчат... Если б ска­зали, что нет надежды, я умерла бы раньше, чем Ширин!.. Сурьма совсем размазалась, лезет в глаза... от слез ста­нут падать ресницы... Будь они прокляты — и сурьма и ресницы!..

З в е з д о ч е т (про себя). Сочинить бы рубайю к этому случаю... Если начать, скажем, так: «Звезды...»

К о р м и л и ц а (про себя). Смотри-ка, я и не заме­тила, — борода-то у визиря как поседела!

З в е з д о ч е т (про себя). Не получается... Нельзя начинать со звезд. Не выходит. Стало быть... Быть? Ага, есть! «Ты был рабом иль шахом». Теперь рифму на «ша­хом»?..

С е р в и н а з (про себя). Как меня раздражает, что мамка все время раскачивается! Дать бы ей опахалом по голове!

В и з и р ь (про себя). Не могу наглядеться на ее лицо. Как раздуваются ее ноздри, когда она плачет!

М е х м е н э  Б а н у (смотрит в лицо Ширин. Про себя). Хоть бы шевельнулась! Обняла бы меня за шею и сказала: «Сестра!»

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Все-таки ты, го­сударыня, вся в отца... А отец твой, шах Селим, за пять минут до своей смерти приказал отсечь голову моему учителю...

З в е з д о ч е т (про себя). Вторая строка готова. Начнем третью. «Звезды» пойдут в эту строку. Как сказать? «Звезды»... Нет... «О звездах»... Нет... «Звездам»!

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Надо спасать свою шкуру из твоих лап. Из дворца удрать не трудно... Завтра в Индию уходит караван Али-заде... За тысячу золотых Али-заде тайно увезет меня из города!

В и з и р ь (про себя). Какое счастье, что я уже старик, — я не увижу, как состарится это прекрасное лицо!

З в е з д о ч е т (про себя). «Иль прахом стал давно!» Неплохо получилось! Повторим, чтобы не забыть:

 

Ты был рабом иль шахом — все равно,

смеялся или плакал — все равно,

и звездам нету никакого дела,

живешь ли ты иль прахом стал давно.

 

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Тысячу золотых, пожалуй, много будет для Али-заде... Этот скряга согла­сится и на меньшее... А вдруг она поправится?.. А если нет? Ей-богу, Мехменэ Бану прикажет отрубить мне голову!

С е р в и н а з (про себя). Есть хочу. И пить хочу. В горле пересохло.

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Дам Али-заде семь­сот золотых. Семьсот тоже много... Пятьсот... А если боль­ная поправится?

М е х м е н э  Б а н у (кормилице). Дай мне воды.

К о р м и л и ц а. Сейчас принесу шербет. Ты любишь малиновый шербет...

М е х м е н э  Б а н у. Нет, воды.

С е р в и н а з (про себя). Будет лакать при мне воду!

Кормилица уходит.

М е х м е н э  Б а н у (по-прежнему глядя в лицо Ширин. Про себя). Ах, если бы жива была наша мать!.. А если бы я заболела, горевала бы так Ширин? Думала бы о том, что сядет на трон?! Невольно думала бы... И, может быть, даже радовалась бы... Разве я радовалась, что сяду на трон, когда умирал мои отец?.. Почему я думаю об этом!

В и з и р ь (про себя). Она забылась... Кто знает, о чем она думает? Если бы до конца света она сидела так, я все бы смотрел на нее!

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Хоть бы шевельнулась! Сестричка моя! Хоть бы пальчиком шевельнула! Какие у нее длинные ресницы! Длиннее моих?

З в е з д о ч е т (про себя). Какое молчание! Далеко, далеко, там, где звезды, там небо также безмолвно и тихо...

М е х м е н э  Б а н у (радостно вскрикнув, вскакивает с места). Шевельнулась! Вы видели? Сестра моя (показы­вает) вот так пошевелила рукой. Вы видели? Отвечайте же! Я вам говорю! Вы видели? Или вы ослепли? (К Сер­виназ). Ты тоже не видела? Видели ли твои глаза, чтоб им выскочить? (Неожиданно смягчаясь.) Ты ведь видела, Сервиназ, видела!

С е р в и н а з. Видела, моя государыня. Вот этой рукой, вот так...

М е х м е н э  Б а н у (главному лекарю). Что ты стоишь там? Ведь ты же лекарь! Подойди, осмотри больную! Го­ворю тебе, она пошевелила рукой. Ты что, не веришь мне?

Г л а в н ы й  л е к а р ь (подходит к больной, берет ее руку). Верю, госпожа моя. Разве я смею не верить?

М е х м е н э  Б а н у. Вот этой... вот этой рукой она ше­вельнула. Значит, и ты видел?

Г л а в н ы й  л е к а р ь. Видел, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у (звездочету). Посмотри же на звезды, звездочет. Посмотри на звезду моей Ширин. Есть какие-нибудь перемены? Ну?

З в е з д о ч е т (смотрит в трубу). Есть... Да-а... Звезда Ширин-султан, выйдя из созвездия Лиры...

М е х м е н э  Б а н у (прерывая звездочета, кричит). Вы, лжете! Все вы лжете! Ложь! Ложь!

Неожиданно умолкает.

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Надо бежать...

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Я так визжала. Как от­вратительно звучит мой голос!

В и з и р ь (про себя). Как она прекрасна в гневе!

М е х м е н э  Б а н у (говорит медленно, тихо, но угро­жающе). Ни от кого из вас нет проку. Вот вы все здесь — визири, главные лекари, звездочеты! Моя Ширин умирает в пятнадцать лет! Будь проклят этот город! С утра кричит глашатай, и никто не пришел на помощь! Я знаю, что мне делать. Видите, я больше не плачу и не кричу. Вместе с телом моей сестры из ворот дворца вынесут и ваши отруб­ленные головы. Я прикажу отрубить вам головы. Тебе, главный лекарь, тебе, звездочет и (визирю) тебе тоже... И всем в городе от семи до семидесяти лет!.. Всем! Всем!..

Входит кормилица с кувшином в руках, наливает воду в чашу, протя­гивает Мехменэ Бану. Мехменэ Бану пьет.

К о р м и л и ц а. От главных ворот прислали сказать... Какой-то человек хочет предстать пред тобой. Больную лечить...

М е х м е н э  Б а н у. Скорей ведите сюда! Может быть, он поможет...

Визирь и кормилица выходят. Главный лекарь тоже хочет уйти.

М е х м е н э  Б а н у (главному лекарю). Ты останься. Ты — человек, потерявший надежду. Стоит тебе сказать ему слово — и он отчается...

З в е з д о ч е т (про себя). Если этот человек тоже не сможет вылечить больную...

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Если он ее вылечит, не быть мне главным лекарем. Ах, если бы сейчас нача­лось землетрясение или пожар!..

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Интересно, молодой он или старый?

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Если я сшибу этот светильник...

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Он спасет мою Ширин... Я чувствую...

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). С ума можно сойти...

З в е з д о ч е т (про себя). Если он не вылечит ее — и нам конец!

С е р в и н а з (про себя). До чего спать хочется! Сей­час упаду.

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Он спасет мою Ширин!..

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Надо бежать. Но как? Немедленно бежать.

З в е з д о ч е т (про себя). «И звездам нету никакого дела». Звездам, может быть, и нет дела, но мне...

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Молодой или старый?

З в е з д о ч е т (про себя). Не хочу умирать... Умирать... (Незаметно для себя произносит вслух.) Не хочу уми­рать...

М е х м е н э  Б а н у (звездочету). Что ты сказал?

З в е з д о ч е т. Я? Я ничего не говорил, госпожа моя...

М е х м е н э  Б а н у (Сервиназ). Подай зеркало.

Сервиназ кладет опахало, берет серебряное зеркало, держит его перед Мехменэ Бану. Мехменэ Бану поправляет платок, проводит пальцами по бровям.

М е х м е н э  Б а н у (про себя). А правду говорят, что я очень красива?

Г л а в н ы й  л е к а р ь (про себя). Надо бежать.

З в е з д о ч е т (про себя). Пусть главному лекарю от­рубят голову. И поделом!

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Я думала, выпали рес­ницы. Ничего подобного. Только глаза немного покрас­нели.

З в е з д о ч е т (про себя). А я в чем виноват? Палач поставит на колени... Потом поднимет топор... Потом уда рит пониже затылка, моего затылка!.. Потом... мне страшно!

М е х м е н э  Б а н у (к Сервиназ). Убери.

Сервиназ кладет зеркало и снова начинает махать опахалом.

З в е з д о ч е т. Если вы разрешите, государыня, я под­нимусь на башню и оттуда буду наблюдать за звездами.

М е х м е н э  Б а н у. Нет. Останься. Может быть, он что-нибудь у тебя спросит...

З в е з д о ч е т (про себя). Вместе с лекарем взять за горло этих двух баб... Я знаю потайную лестницу... Убе­жим... Конечно, убежим! Тут не до шуток!

Звездочет делает шаг по направлению к Мехменэ Бану, которая стоит к нему спиной. Главный лекарь тоже двинулся с места. Сервиназ сонно машет опахалом. В этот момент входят визирь, кормилица и незнакомец. Незнакомец с подчеркнутым уважением приветствует Мехменэ Бану.

Н е з н а к о м е ц. Господь с тобою, государыня. (Бро­сает взгляд на главного лекаря и звездочета.) Да будет прошлым горе твое!

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Что за урод!

Н е з н а к о м е ц. У вас есть больная? (Показывает на Ширин.) Она?

М е х м е н э  Б а н у. Ты из Арзена?

Н е з н а к о м е ц. Нет.

М е х м е н э  Б а н у. Ты лекарь?

Н е з н а к о м е ц. Нет.

М е х м е н э  Б а н у. Звездочет?

Н е з н а к о м е ц. Нет.

М е х м е н э  Б а н у. Ты индус?

Н е з н а к о м е ц. Нет... Индусы красивы. А ты, как только я вошел, подумала: «Что за урод!»

М е х м е н э  Б а н у (испуганно). Откуда ты узнал?

Н е з н а к о м е ц. Давайте посмотрим больную.

Незнакомец подходит к Ширин, наклоняется над нею, слушает пульс, поднимает ей веки, выпрямляется.

Н е з н а к о м е ц. Слух о красоте твоей сестры обошел все страны. Однако я не предполагал, что она так красива. Сказать тебе, о чем ты думаешь сейчас?

М е х м е н э  Б а н у. Нет, нет. Не надо...

Н е з н а к о м е ц. Наша больная в опасности. Неизвестно, протянет ли до утра. Впрочем, если говорить правду, она не проживет и часа.

М е х м е н э  Б а н у. Не это ли пришел ты сказать мне?

Н е з н а к о м е ц. Нет, я пришел сказать тебе, что вы­лечу твою сестру.

М е х м е н э  Б а н у. Слава богу!

Н е з н а к о м е ц. Но у меня есть три условия.

М е х м е н э  Б а н у. Проси что хочешь!

Н е з н а к о м е ц. Мне нечего просить у тебя. Я не хочу ни сорока твоих стран, и у меня нет сорока верблюдов, чтобы увезти твои сокровища. Знай это, дочь шаха Се­лима, Мехменэ Бану.

М е х м е н э  Б а н у. Я принимаю твои условия!

Н е з н а к о м е ц. Если так (указывает на Сервиназ), отошли эту девушку, она устала и голодна. Твой звездо­чет хочет уйти. Отпусти его.

М е х м е н э  Б а н у. Ступайте.

Н е з н а к о м е ц. Никто не должен сюда входить.

М е х м е н э  Б а н у. Хорошо...

Н е з н а к о м е ц. Еще ты должна приказать — пусть построят дворец для твоей сестры.

М е х м е н э  Б а н у. Для моей Ширин? Не один — а ты­сячи дворцов я велю построить!

Н е з н а к о м е ц. Что касается третьего условия... (Оборачивается к главному лекарю.) Ты ошибаешься, главный лекарь. Я не собираюсь занять твое место. Нет, я вовсе не дьявол. Я просто научился понимать, о чем ду­мают люди. Если немного потрудиться, это сможет всякий. (Обернувшись к Мехменэ Бану.) Мое третье условие... От него зависит выздоровление и жизнь твоей сестры. (Мол­чание.) Я пришел издалека, мне хочется пить. Дайте мне воды.

М е х м е н э  Б а н у (кормилице). Подай.

К о р м и л и ц а (подавая воду). На здоровье!

Н е з н а к о м е ц (пьет). Вода ваша как сахар.

К о р м и л и ц а. Мы привозим ее из родника Желез­ной горы для дворца.

Н е з н а к о м е ц. Знаю. В Арзене нет питьевой воды. В фонтанах не вода, а гной.

М е х м е н э  Б а н у. Ты не сказал своего третьего условия.

Н е з н а к о м е ц. Ты очень любишь Ширин, Мехменэ Бану. Ни одна сестра не любила так свою сестру и не бу­дет любить. Чтобы спасти сестру свою, ты готова корону и трон свой... (Неожиданно оборачивается к визирю.) Ты ошибаешься, визирь, не спеши, дослушай до конца. (Мехменэ Бану.) Для того чтобы спасти сестру свою, ты готова отдать корону и трон. Знаю. Но в этом нет нужды. (Молчание.) Пить хочу... (Сам берет воду, пьет.) И правда, вода ваша как ледяной шербет.

К о р м и л и ц а. На здоровье!

Н е з н а к о м е ц. Но жители Арзена гибнут без воды. В фонтанах не вода, а грязь. (Неожиданно обернувшись к лекарю.) Опять не угадал ты, главный лекарь, опять ошибся... Провести воду в город — не это мое третье усло­вие. Я знаю, сколько трудились, чтобы провести в город воду с Железной горы.

В и з и р ь. Невозможно пробить скалы.

Н е з н а к о м е ц. Знаю. (Обернувшись к главному лекарю.) А, главный лекарь, ты думаешь, что нашел выход — ты решил ни о чем не думать! Но ведь это тоже мысль!

М е х м е н э  Б а н у. Твое третье условие?

Н е з н а к о м е ц. Ты сердишься на меня, что я так тяну... И если б ты не была уверена, что я спасу твою се­стру, ты давно бы приказала отрубить мне голову.

М е х м е н э  Б а н у. Твое третье условие?

Н е з н а к о м е ц. Ты должна кое-чем пожертвовать, чтобы спасти сестру. Но сможешь ли ты пожертвовать этим или нет, я не знаю.

М е х м е н э  Б а н у. Чего ты требуешь от меня?..

Н е з н а к о м е ц (лекарю). Смотри-ка, ты снова на­чал думать, главный лекарь, и как скверно! Но я сам знаю, что я слишком стар, уродлив и беден, чтобы требовать это от женщины.

М е х м е н э  Б а н у. Чего же ты требуешь?

Н е з н а к о м е ц. Ты должна пожертвовать, но не для меня, а для твоей сестры, ради нее.

М е х м е н э  Б а н у. Ты знаешь, о чем я подумала?

Н е з н а к о м е ц. Да. Ты думаешь: «Чтобы жила моя сестра, я, может быть, должна умереть... Умру», — ду­маешь ты. «Особенно, если это будет не больно и бы­стро», — думаешь ты. И вот тебе в сердце запала печаль, еще не ставшая мыслью. (Неожиданно обернувшись к ви­зирю.) Нет, визирь, твоей государыне не нужно будет отдавать жизнь. Однако ей нужно будет отдать нечто та­кое, что ты предпочел бы, чтоб она отдала жизнь.

В и з и р ь. Молчи... Я понял, понял! Будь ты проклят! (К Мехменэ Бану.) Прогоните этого колдуна!

Н е з н а к о м е ц (к Мехменэ Бану), Уйти мне?

М е х м е н э  Б а н у (очнувшись). Что? Куда? Ты же собирался спасти мою сестру?

В и з и р ь. Не давайте того, что он требует, госпожа... Прикажите отрубить ему голову!

Н е з н а к о м е ц (к Мехменэ Бану). Как красиво лицо твое, дочь шаха Селима! Кожа твоя нежней лепестков розы, что распускается раз в семь лет... Чело твое по­добно заре. Брови твои — тростник, глаза твои — серны, в их темноте золотистые крапинки... Нос твой из мрамора выточен, губы твои — такая клубника только в Стамбуле растет, вишня такая только в долине Болу... Как ты кра­сива, дочь шаха Селима, ты даже красивей сестры твоей!

В и з и р ь. Заставьте этого дьявола замолчать!

Н е з н а к о м е ц. Дочь шаха Селима, дочь шаха Се­лима! Эта кожа станет сухим чинаровым листом, желтым, грубым, шершавым листом... Вылезут брови... Глаза твои станут такими же, как глаза мертвой овцы. Нос удли­нится... Губы твои, как лохмотья нищей, будут висеть. Ни­щей из города твоего... Но все-таки, Мехменэ Бану, ты не будешь такой безобразной, как я!

М е х м е н э  Б а н у. Что говоришь ты? Зачем ты это говоришь?

В и з и р ь. Проклятый! Заткните ему рот!

Н е з н а к о м е ц. Я говорю свое третье условие, Мех­менэ Бану. Третье условие, чтобы не умерла сестра твоя. Ты отдашь свою красоту — и сестра твоя будет жить.

В и з и р ь. Ты не можешь сделать этого, госпожа моя! Ты не вправе принять такое условие! За одну твою рес­ницу сто тысяч...

М е х м е н э  Б а н у. Молчи...

Н е з н а к о м е ц. Я знаю, о чем ты думаешь, Мехменэ Бану. Как быстро ты думаешь, как мечутся твои мысли!.. Но теперь ты уже ни о чем не думаешь! Ты не думаешь даже о том, чтобы не думать... Теперь ты спокойна.

М е х м е н э  Б а н у. Я ни о чем не думаю... Хорошо... Я принимаю твое третье условие...

Н е з н а к о м е ц. И я не вру. Лицо твое умрет, соста­рится, но сердце твое, но тело твое останутся такими же свежими, такими же жадными!.. Не думай: «Слава богу!» Нет! Было бы лучше, чтоб они постарели, чтоб умерли и они.

В и з и р ь. Государыня наша... Госпожа моя!.. Един­ственная моя!..

М е х м е н э  Б а н у. Не будем тянуть... Я согласна... Говорю вам, я согласна... Вы слышите? Я согласна!

Н е з н а к о м е ц. Сядь сюда, дочь моя.

Незнакомец сажает Мехменэ Бану спиной к зрителям. Берет боль­шую серебряную чашу, стоявшую в углу, выливает в нее содержимое бутылки, которую он вынул из кармана. Из чаши поднимается пламя. Незнакомец вынимает из-за пазухи розу и кусочек сухого дерева, бросает их в огонь. Пламя поднимается еще выше. Перепуганная кормилица читает молитвы.

Н е з н а к о м е ц (к Мехменэ Бану). Не бойся, дочь моя, тебе совсем не будет больно. Возьми руку своей сестры. (Мехменэ Бану по-прежнему сидит спиной к зри­телям. Она берет руку Ширин.) Это безгрешный и чистый огонь, и потому, что он такой безгрешный и чистый, — он безжалостный. Как красота этой розы, горящей в огне, превратится в пепел и смешается с пеплом засохшей ветви, так твоя красота смешается со смертью, окутавшей сестру твою, и победит смерть. (Главному лекарю.) Ты можешь идти. (Лекарь выходит.) И ты ступай, визирь...

В и з и р ь. Нет, я не уйду. Я должен...

Н е з н а к о м е ц. Ты прав, останься.

М е х м е н э  Б а н у (кормилице). Не плачь, корми­лица... Если бы я умирала, разве Ширин не поступила бы так же?

В и з и р ь. Никогда! Клянусь твоей головой! На это ни одна женщина, ни один мужчина... никто!..

М е х м е н э  Б а н у. Визирь мой, зачем ты говоришь такие горькие слова? Ради меня молчи... Молчи... Смотри мне в лицо. Смотри мне в лицо, чтобы я по твоему лицу узнала, что делается со мной...

Н е з н а к о м е ц (к Мехменэ Бану). Думай о сестре... Сестра твоя снова, как и прежде, как джейран будет бе­гать по дворцовым садам. Она будет смеяться, есть, спать, просыпаться. Она не умрет. Она будет жить!

М е х м е н э  Б а н у. Смотри мне в лицо, визирь, смотри мне в лицо... Только молчи... молчи... Думай, как я, только об одном: моя сестра не умрет!.. Моя Ширин!..

Визирь следит за лицом Мехменэ Бану и постепенно меняется в лице.

Н е з н а к о м е ц. Ты умеешь любить, дочь шаха Се­лима... Ты умеешь любить.

М е х м е н э  Б а н у. Как побелело твое лицо, визирь. Почему ты отводишь глаза от меня? Ведь бывало ты не мог на меня наглядеться, думаешь, я не замечала?

Н е з н а к о м е ц. Видишь? Твоя сестра понемногу ожи­вает. Не отворачивайся от нее. Не шевелись.

М е х м е н э  Б а н у. Что с тобой визирь? У тебя ста­рое лицо, но совсем не уродливое. Лицо моей матери стало старым, но не стало уродливым. А мое? Кормилица, при­неси зеркало, держи его предо мной. Нет... Не хочу... По­том посмотрю... Потом.

В и з и р ь. Довольно! Довольно, ради аллаха! Встань­те... Бросьте руку сестры... (Выхватывает кинжал, хочет ударить себя в грудь. Незнакомец бросается к нему и от­нимает кинжал.)

К о р м и л и ц а. Ай!

М е х м е н э  Б а н у. Что он делает?

Н е з н а к о м е ц. Стой! Не двигайся... Сестра твоя про­сыпается...

Визирь падает на тахту.

В и з и р ь. Почему ты остановил меня, будь ты про­клят!..

Н е з н а к о м е ц. Ты любишь, как любят трусы. Только для себя. Ты так любишь, что вместо того, чтобы убить меня, ты поднял на себя руку.

В это время огонь в чаше гаснет.

Н е з н а к о м е ц (к Мехменэ Бану). Пламя погасло, дочь моя... Твоя сестра спасена.

М е х м е н э  Б а н у. Моя Ширин!..

Ширин чихает.

Н е з н а к о м е ц. Смотри. Вот она открывает глаза. Она спасена! Отпусти ее руку.

В и з и р ь. Пусть бог покарает всех нас!

М е х м е н э  Б а н у. Сестра моя! Моя Ширин! Голубка моя!..

Ширин приподнялась. Мехменэ Бану падает, уткнувшись лицом в колени Ширин; кормилица бросается Ширин на шею. Ширин как будто ничего не видит и не слышит. В это время незнакомец неза­метно выходит.

К о р м и л и ц а. Слава господу моему!.. Слава гос­поду!..

Ш и р и н. Кормилица... я была очень больна... а теперь я поправилась? Где сестра моя? Пошлите же за сестрой! (Мехменэ Бану поднимает голову. Ширин замечает Мех­менэ Бану.) Кто эта женщина?

 

КАРТИНА ВТОРАЯ

 

Сад дворца, строящегося для Ширин. К выходу во дворец ведет ши­рокая лестница. В саду яблони, на них висят яблоки. Дервиш, Бехзад, старший мастер, Эшреф, Ферхад, рабочий, смешивающий краски, рабочие, подмастерья. Ферхад, стоя на высокой лестнице над левой створкой двери, рисует орнамент карниза. Под лестницей работает над орнаментом Эшреф. Слева от дверей Бехзад красит орнамент дворцовой лестницы. Стар­ший мастер и дервиш осматривают дворец. Один из рабочих смеши­вает краски, другие помогают мастерам.

С т а р ш и й  м а с т е р (дервишу). Вот как кончат ор­намент, так дворец Ширин-султан готов...

Д е р в и ш. Сколько дней работали люди, сколько вас было?

С т а р ш и й  м а с т е р. Нас работало четыреста душ... С тех пор как заложен фундамент, одиннадцать месяцев прошло.

Д е р в и ш. А сколько лет стоять будет?

С т а р ш и й  м а с т е р. Ну что ж, если не сгорит, не разрушат, хорошо следить будут — тысячу лет проживет.

Д е р в и ш. А потом?

Б е х з а д (оторвавшись от работы). Потом сгниет, ум­рет, не до конца же света стоять ему!

Д е р в и ш. Если так, чего вы стараетесь?

Б е х з а д. Чего стараемся? А зачем ты дышишь? Что ж, по-твоему, бросить нам работу, раз он может раз­валиться через тысячу лет? Да хоть бы завтра! Мы по­строим; развалится — снова построим.

Д е р в и ш. Снова развалится.

Б е х з а д. А мы снова построим. Главное не в том, что разрушится, а в том, чтобы построить. (Указывая на Ферхада.) Видишь этого парня, того, что на карнизе орнамент делает? Да не этот — внизу, а тот — наверху. Сын мой. Ферхадом зовут. Сегодня уже четвертый день не ест, не пьет, не спит...

С т а р ш и й  м а с т е р. По ночам при зажженных фа­келах...

Б е х з а д. Работает!

С т а р ш и й  м а с т е р. Я ему сколько раз говорил, мать его приходила, плакала, отец бранился...

Б е х з а д. Все без толку. Раз мой сын взялся за ра­боту, до тех пор, пока он, как сердце его желает, не закон­чит орнамент и в незаметном месте не напишет «срабо­тано мастером. Ферхадом» да не поставит число, до тех пор не выпустит кисти из рук.

Д е р в и ш. И вы не вечны, и ваш орнамент. Все вы умрете.

Б е х з а д. Мы живем, отец, живем! (Показывая на свой орнамент.) Посмотри вот хоть мой орнамент. Сын мой превзошел меня, но моя оранжевая краска все же лучше!

С т а р ш и й  м а с т е р. Ты прав, Бехзад-уста. Ты в краске сильнее. Но в рисунке за Ферхадом никому не угнаться... Всегда он что-то выдумает! Особенно этот орна­мент хочется увидеть... Закончил бы он скорее, убрать бы лестницу да поглядеть...

Э ш р е ф. Мастер...

С т а р ш и й  м а с т е р. Иду, Эшреф-ага. (Дервишу.) Ты здесь посиди немного в тени, потом пойдем, я тебе по­кажу дворец. (Подходит к Эшрефу.)

Э ш р е ф (показывая свой орнамент). Посмотри-ка, что скажешь? Выходит?

С т а р ш и й  м а с т е р. Ну что ж... Неплохо. Очень хо­рошо получилось... Только листья... Листья как будто не­много того...

Э ш р е ф. Что там с листьями?

С т а р ш и й  м а с т е р. Что с листьями? Послу­шай, Эшреф-ага, в нашем деле как спросишь: «Что там?» — сразу дело затрудняется... То есть наш брат, ри­совальщик, словами объяснить не может, а знает, какая краска, какая линия, где и почему годится, а где не го­дится...

Б е х з а д (не отрываясь от работы). Ей-богу, мастер, что до меня, то, по-моему, рисовальщику мало знать это, надо уметь еще и объяснить, где, что и почему.

С т а р ш и й  м а с т е р. Ты прав, Бехзад-уста. Но такой рисовальщик бывает один на тысячу...

Б е х з а д. Мой Ферхад такой.

С т а р ш и й  м а с т е р (про себя). У этого Бехзада вечно сын да сын...

Э ш р е ф (исправляет орнамент). Теперь как?

С т а р ш и й  м а с т е р. Ну что ж? Получилось... полу­чилось... Но сказать тебе по правде, сынок Эшреф, это наше ремесло не дело таких, как ты, знатных молодцов...

Э ш р е ф. Что ты хочешь сказать?

С т а р ш и й  м а с т е р. Ты на нас не гляди, говорю тебе. Не даром говорят, если б дьявол себе не нравился, околел бы. Вот и мы, плотники, каменщики, кузнецы, юве­лиры и прочие мастера, свое ремесло до небес превозно­сим. А в конце концов, что ж? Всякое ремесло — дело простого народа. Так ведь, Бехзад-уста?

Б е х з а д (не отрываясь от работы, насмешливо). Так. Мать Эшреф-аги — кормилица во дворце, государыни на­шей кормилица.

С т а р ш и й  м а с т е р (Эшрефу). Я это и хотел ска­зать, Эшреф-ага. Ведь по одному ее слову...

Б е х з а д. Ты мог бы стать наместником в любой стране!

Э ш р е ф. Я хочу быть рисовальщиком.

С т а р ш и й  м а с т е р. Тебе виднее... Но все-таки быть наместником...

Э ш р е ф. Я хочу стать рисовальщиком. И стал уже.

Р а б о ч и й,  г о т о в я щ и й  к р а с к и (кричит с ме­ста). Мастер! Я смешал рубиновую краску.

С т а р ш и й  м а с т е р. Иду. (Отходит от Эшрефа, снова глядит на его орнамент, останавливается.) Эти жел­тые цветы надо бы чуть посветлее сделать... Но тебе вид­нее, Эшреф-ага... Все же сделай посветлее. (Отходит к ра­бочему.)

Э ш р е ф (про себя). Делают из меня круглого ду­рака... Если ты им чужой да хочешь заниматься их ремес­лом — пропал. Что там с этими цветами? Почему посвет­лее? Что за чёрт! Почему это мне не удается? (Сверху на Эшрефа начинает капать краска. Эшреф кричит.) Эй, Ферхад, ты меня всего запачкал... Краску льешь! (Краска продолжает капать.) Тебе говорят, осторожней! (Краска продолжает капать.) Эй, оглох ты там, что ли? (Эшреф начинает трясти лестницу.)

С т а р ш и й  м а с т е р (подходит). В чем дело, Эш­реф-ага?

Б е х з а д (подходит). Что случилось?

Э ш р е ф. Ферхад опрокинул краску...

С т а р ш и й  м а с т е р. Не может быть. Разве Ферхад опрокинет краску?

Э ш р е ф. Посмотри, как капает. Или краску опроки­нул, или с кисти у него капает.

Б е х з а д. Мой сын капли с кисти на землю не уронит.

Краска льется все сильней.

Б е х з а д (кричит). Ферхад, сынок!

С т а р ш и й  м а с т е р. Что с ним случилось?

Б е х з а д. Ферхад! Не отвечает даже. (Эшреф трясет лестницу.) Постой, Эшреф-ага, не тряси лестницу. Я под­нимусь, посмотрю. (Поднимается по лестнице.)

Э ш р е ф (про себя). Может, умер? Даже не шевель­нется... Хоть бы сдох!

С т а р ш и й  м а с т е р (про себя). Странное дело, стоит там, прислонившись к стене. Ни рукой, ни ногой не пошевелит.

Б е х з а д (добрался до Ферхада, кричит вниз). Он уснул! Уснул здесь. Но какой орнамент! А тюльпаны! Вот шельмец, чем это он их только рисовал? В мире не было таких тюльпанов! Спит сладким сном, спит стоя, как ло­шадь молочника!..

С т а р ш и й  м а с т е р. Устал за четыре дня.

Б е х з а д. Не разбудишь. Хоть голову отрежь, не проснется!

С т а р ш и й  м а с т е р. Может, у него обморок?

Б е х з а д. Да нет, какой там обморок!

С т а р ш и й  м а с т е р. Спускай его вниз, Бехзад-уста! (Подмастерьям.) Помогите мастеру!

С помощью подмастерьев Бехзад на руках спускает Ферхада на землю, несет к яблоне, под которой сидит дервиш. Снимает с себя рубашку, кладет под голову Ферхада.

С т а р ш и й  м а с т е р (Эшрефу). Пойдем, Эшреф-ага, посмотрим на орнамент Ферхада.

Э ш р е ф (про себя). Он мастер — Ферхад, а я — Эшреф-ага, но я вас еще заставлю называть меня масте­ром. Да, да, вы еще будете звать меня Эшреф-уста!

С т а р ш и й  м а с т е р (взбирается по лестнице). Ты не пойдешь, Эшреф-ага?

Э ш р е ф. Что толку смотреть на орнамент Ферхада?

С т а р ш и й  м а с т е р. Смотреть на красоту — доброе дело.

Эшреф становится на первую ступеньку.

Б е х з а д (кричит из-под дерева). Эшреф-ага!

Э ш р е ф. Что там?

Б е х з а д. Я возьму немного воды из твоего кувшина? У тебя дворцовая вода, свежая. А у нас известно какая...

Э ш р е ф. Зачем?

Б е х з а д. Хочу губы Ферхаду смочить. Потреска­лись...

Э ш р е ф (про себя). Не давать воды... Стыдно, Эшреф... Разве можно не дать воды, если человека му­чит жажда?

С т а р ш и й  м а с т е р (взобрался наверх. Рассматри­вает орнамент Ферхада). Ну и мастер этот Ферхад! Золо­тые руки!.. Ей-богу, Бехзад-уста, такого зеленого цвета в жизни не видел! Да и не увижу. Сын твой и в краске обо­гнал тебя...

Б е х з а д. Нет, до этого еще не дорос, молод. (Эшрефу, который тоже поднялся наверх и стоит теперь рядом со старшим мастером). Так можно взять воду, Эшреф-ага?

Э ш р е ф. Сейчас спущусь, сам дам.

Б е х з а д. Да ты не беспокойся.

Э ш р е ф. Не трогай! Я сам налью.

С т а р ш и й  м а с т е р (указывая Эшрефу на орна­мент). Ну как, Эшреф-ага? Видал такие тюльпаны? А цвет зеленый каков? На завиток на этот погляди...

Э ш р е ф. Завидуешь?

С т а р ш и й  м а с т е р. Я? Кому?

Э ш р е ф. Ферхаду!

С т а р ш и й  м а с т е р. Что врать, был бы я молод, лопнул бы от зависти. По правде говоря, и сейчас сердце у меня и радуется и щемит. Отца, и того задело... Верно, Бехзад-уста?

Б е х з а д. Не знаю. (Кричит Эшрефу.) Ты как нахо­дишь, Эшреф-ага? Действительно мои краски...

Э ш р е ф. Куда там твоим краскам! Особенно рядом с этой зеленой.

Б е х з а д. Ладно, ладно...

Эшреф и старший мастер спускаются. Эшреф берет свой кувшин я протягивает его Бехзаду, который подошел к лестнице.

Э ш р е ф. Держи.

Эшреф, передавая, роняет кувшин. Кувшин разбивается.

Э ш р е ф. Тьфу, чёрт...

Б е х з а д (сердито). Вот тоже еще...

Э ш р е ф. Не нарочно ведь!

Б е х з а д (передразнивает). Нарочно, не нарочно!..

Поворачивается, уходит. Эшреф догоняет его, берет за руку.

Э ш р е ф. Правду говорю тебе, Бехзад-уста, не на­рочно...

Б е х з а д. Пусти руку...

С т а р ш и й  м а с т е р. Что вы, Бехзад-уста!

Б е х з а д (вырывая руку). Глоток воды... эх ты... сты­дись!.. (Отходит к дереву, под которым сидит дервиш и спит Ферхад.)

Э ш р е ф (старшему мастеру). Я ведь нечаянно...

С т а р ш и й  м а с т е р. Конечно, конечно, Эшреф-ага. Разве кто нарочно такое сделает?

Э ш р е ф. Я нечаянно разбил кувшин, а вот голову Бехзаду нарочно бы...

С т а р ш и й  м а с т е р. Что ты, Эшреф-ага!

Э ш р е ф. Будь проклят ваш «ага» и вы все! (Отворачи­вается от старшего мастера, ходит некоторое время по саду, потом снова принимается за работу.)

Бехзад, смочив руки из своего кувшина, водит мокрыми пальцами по губам Ферхада.

Д е р в и ш (Бехзаду). А ты злой человек.

Б е х з а д (сердито). Да, злой.

Д е р в и ш. Чего ты злишься?

Б е х з а д. Злюсь, чтобы злиться. Да и как не злиться, отец? Нарочно ведь разбил кувшин... Завидует моему парню... К чему ему наше ремесло?.. Взял бы нож да... Повесили бы меня — и пусть.

Д е р в и ш. Куда спешить? В этом мире никто не оста­нется.

Б е х з а д. Скажешь тоже. Раз мы в этом мире не на­вечно, значит, нам и злиться нельзя? Прикажешь не радо­ваться, не любить и не завидовать, не бороться и не жить?

Д е р в и ш. Глаза ваши не видят другого мира, только суетные мирские призраки...

Б е х з а д. Какие призраки? Что за призраки? Вещи из камня, железа, дерева — это, что ли, призраки? Самому тебе, видно, мир надоел. Шляешься без дела...

Д е р в и ш. Познав, я покинул этот мир и его суету сует.

Б е х з а д. А я нет. Я его люблю. И его маету и его суету. Нравится мне этот чудной мир! Разве можно не любить то, что сам сделал?

С т а р ш и й  м а с т е р (подмастерьям). Уберите лест­ницу. Орнамент на карнизе уже готов.

Подмастерья начинают опускать лестницу, на которой работал Ферхад.

Э ш р е ф (про себя). Хоть бы этим концом задели ор­намент... Краски еще свежие... Жалко... А чего жалеть? Не глупи, жалко ведь!

С т а р ш и й  м а с т е р (подмастерьям). Осторожно, ребята...

Б е х з а д (подходя). Смотрите, этим концом не за­деньте орнамент... Не наклоняйте, эй, вы...

Э ш р е ф (про себя). Толкнуть?.. И лестница упадет на орнамент. Толкнуть... Толкнуть... (Лестницу опускают. Становится виден орнамент на карнизе. Все бросили ра­боту, толпятся внизу, разглядывая орнамент.)

Г о л о с а. Невиданная штука! Молодец, Ферхад! Эй, не наступай на ноги! Посмотри на тюльпаны! Вот это ри­совальщик!

Входит звездочет. Толпа с уважением расступается, пропуская его.

З в е з д о ч е т. Благословен аллах! (Рассматривает ор­намент.) Райские сады перенесли вы на стены дворца! (Обращаясь к Эшрефу.) Как, Эшреф-ага?

Э ш р е ф (угрюмо). Красиво...

З в е з д о ч е т (показывая на орнамент внизу). А это твой орнамент?

Э ш р е ф. Мой.

З в е з д о ч е т. Поздравляю, Эшреф-ага. Тоже красиво. Матушка твоя сердится на тебя, что ты увлекаешься ри­сованием. А увидит это — обрадуется. Я ведь ей говорил сколько раз: не огорчайтесь, матушка, увлечение его прой­дет! Блаженной памяти шах Селим тоже вот увлекался поэзией...

Э ш р е ф. У меня это не увлечение.

З в е з д о ч е т. Знаю — любовь. Но и любовь — увле­чение, только немного подольше да поострей. (Бехзаду.) Это твой Ферхад рисовал орнамент на карнизе?

Б е х з а д (с гордостью). Он сработал...

З в е з д о ч е т. Где он?

Б е х з а д. Спит.

З в е з д о ч е т. Спит?

С т а р ш и й  м а с т е р. Четыре дня не ел, не пил, не спал, ночью при факелах...

З в е з д о ч е т (не слушая мастера, поворачивается к Эшрефу). Когда у человека такой дворец, такой сад — наливай только вино в хрусталь да прижимай к груди кра­савицу! Послушай, я сочинил рубайю, прочту тебе:

 

Жизнь наша — песня. Что ж твой взор погас?

Налей вина и выпьем в добрый час.

И помни, что под этим синим сводом

поется песня эта только раз.

 

(К старшему мастеру.) Не так ли, мастер?

С т а р ш и й  м а с т е р (не понимая). Верно...

З в е з д о ч е т. Три дня прошло, как я здесь не был, не так ли?

С т а р ш и й  м а с т е р. Да, три дня назад вы изво­лили...

З в е з д о ч е т (прерывая его). Ювелиры окончили по­золоту потолков?

С т а р ш и й  м а с т е р. Окончили.

З в е з д о ч е т. Пойдем посмотрим. Пожалуйте, Эшреф-ага.

Звездочет, Эшреф и старший мастер входят во дворец. Рабочие разо­шлись, все занялись своим делом. Бехзад подходит к яблоне, под которой лежит Ферхад.

Б е х з а д (срывает яблоко, надкусывает). Какие слад­кие яблоки! (Дервишу). Ты тоже ведь хотел осмотреть дворец, ступай...

Д е р в и ш. Не хочу... Кто этот человек?

Б е х з а д. Главный звездочет... Ты слышал, какую ру­байю он сочинил?

Д е р в и ш. Слышал.

Б е х з а д. У тебя одна дорога, у него — другая. Но в одном месте вы встретились, отец: оба вы боитесь смерти... Ну ладно, бог с вами. Мой парень так и не шевельнулся, ни разу?

Д е р в и ш. Нет.

Б е х з а д. Хорошо. Пусть спит.

С улицы слышится бой литавр и барабанов, отбивающих торжественный марш.

Д е р в и ш. Что это?

Б е х з а д. Наверное, государыня наша Мехменэ Бану вышла в город.

Д е р в и ш. Они приближаются с этой стороны.

Б е х з а д. И правда! Нужно во что бы то ни стало раз­будить Ферхада...

Звездочет, Эшреф и старший мастер выбегают из дворца. Эшреф и звездочет уходят в ту сторону, откуда слышится музыка. Старший мастер, показывая на щебень и ведра, отдает распоряжения рабочим и подмастерьям.

С т а р ш и й  м а с т е р. Идут сюда!.. Уберите это! Здесь подметите!

Б е х з а д (пытается разбудить Ферхада). Ферхад... Ферхад... Проснись, сынок... Скорей вставай...

С т а р ш и й  м а с т е р (продолжая командовать). Бы­стрей поворачивайтесь! Смотрите, ведро забыли...

Б е х з а д (будит Ферхада). Ферхад... Ферхад... сынок!

Д е р в и ш. Поднимай, унесешь на спине... Давай я по­могу.

Б е х з а д. Нет... Мехменэ Бану наверняка увидит его орнамент и спросит: «Кто это сделал?» Увидев такой орна­мент...

С т а р ш и й  м а с т е р (рабочим). Давай, ребята, жи­вей расходись.

Старший мастер идет встречать Мехменэ Бану. На сцене остаются только Ферхад, дервиш и Бехзад. Звуки литавр и барабанов прибли­жаются.

Б е х з а д. Я знаю, как его разбудить...

Д е р в и ш. Как?

Б е х з а д (улыбаясь). Увидишь.

Бехзад наклоняется к Ферхаду и что-то говорит ему на ухо. Ферхад вздрагивает во сне.

Д е р в и ш. Что ты сказал ему?

Б е х з а д. Я сказал: «Вставай, мастер Ферхад, твой орнамент испортили».

Д е р в и ш. Разве он услышит?

Б е х з а д. Не видишь? Уже услышал! Смотри, зашеве­лился... Эх, отец, да если подойдешь к могиле рисоваль­щика и крикнешь: «Испортили твою работу», — из земли встанет, побежит к своему орнаменту.

Д е р в и ш. Правда, проснулся!

Б е х з а д. Еще бы не проснуться! Ферхад... Сынок...

Ф е р х а д. Отец! Мой орнамент...

Б е х з а д (смеется). Ничего не случилось. Орнамент твой невредим. Проснись как следует! Мехменэ Бану идет сюда. Увидит твою работу, спросит — кто сделал? Помни только, ни на нее, ни на Ширин-султан, ни на женщин из их свиты не взгляни... Ты ведь знаешь, после этого дела всем, кто посмотрит ей в лицо, велено отрубать голову... Ради бога, сынок, смотри в землю... Ладно, мы пошли...

Бехзад и дервиш уходят.

Б е х з а д (кричит Ферхаду). Если придет Эшреф-ага или кто другой и велит тебе уйти, ни за что не уходи...

Уходят. Звуки литавр и барабанов уже совсем близко. Появляются первые четыре телохранителя Мехменэ Бану со щитами и мечами, становятся на лестнице друг против друга. Меч одного из телохрани­телей касается орнамента Бехзада. Ферхад, который при виде тело­хранителей спрятался за яблоней, замечает это.

Ф е р х а д. Эй, земляк, ты своим мечом смажешь ор­намент моего отца...

Телохранитель оборачивается на голос Ферхада, смотрит, кто это кричал ему. В это время литавры и барабаны бьют совсем рядом. Телохранитель вытягивается в струнку и вместе с другими наклоняет голову, устремляет взгляд в землю. Воспользовавшись этим, Ферхад, тоже опустив голову, делает несколько шагов вперед, подходит к телохранителю, меч которого касается орнамента.

Ф е р х а д (толкая телохранителя). Подбери немного свой меч... Орнамент испортишь...

Неистовый бой литавр прерывает Ферхада. Входят Мехменэ Бану, Ширин, их свита, звездочет, кормилица, Эшреф и старший мастер. Женщины в платках, их лица открыты. Но на лице Мехменэ Бану тонкое покрывало. Открыты только глаза. Мужчины в свите идут с опущенными головами, устремив взгляд в землю. Фигура у Мехменэ Бану молодая, стройная.

З в е з д о ч е т (шепчет кормилице). Вот, матушка, у этой двери, с левой стороны внизу, орнамент твоего сына Эшрефа-аги.

К о р м и л и ц а. Дай бог силы его рукам!

З в е з д о ч е т. Покажи его работу государыне нашей...

Э ш р е ф. Оставь, ради бога, звездочет... Что ей смот­реть на мой орнамент? Пусть посмотрит работу Ферхада.

Ш и р и н (указывая Мехменэ Бану на дворец). Какой красивый! Он похож на райский дворец!

М е х м е н э  Б а н у (рассеянно). Да... красивый... (Останавливается.) Старший мастер!

Старший мастер подходит, все так же устремив взгляд в землю.

С т а р ш и й  м а с т е р. Прикажи, госпожа наша?

М е х м е н э  Б а н у. Когда дворец будет готов?

С т а р ш и й  м а с т е р. Работы осталось на два-три дня.

М е х м е н э  Б а н у. Смотри, как бы два-три дня не превратились в два-три месяца.

Приближается к дворцу. Старший мастер отходит на прежнее место.

Ф е р х а д (шепчет телохранителю). Убери руку! Тебе говорю... Портишь орнамент...

Мехменэ Бану, Ширин и свита подходят к дверям дворца. Ферхад умолкает. Кормилица, несмотря на молчаливое сопротивление Эш­рефа, подходит к Мехменэ Бану, показывает на орнамент Эшрефа.

К о р м и л и ц а. Посмотри, государыня моя... По­смотри на искусство моего Эшрефа.

М е х м е н э  Б а н у. Что ты сказала, кормилица?

К о р м и л и ц а. Этот орнамент мой сын сделал.

М е х м е н э  Б а н у. Твой Эшреф? Красиво...

В этот момент Ферхад, не выдержав, отталкивает телохранителя, кричит.

Ф е р х а д. Что ты делаешь, медведь!

М е х м е н э  Б а н у. Что такое? Что там случилось?

Паника в свите, Бросаются к Ферхаду. Мехменэ Бану и Ширин под­нимаются по лестнице.

Ф е р х а д (смотрит в землю). Он своим мечом портит орнамент моего отца... Краски свежие...

З в е з д о ч е т (укоризненно). Ферхад!

Ферхад сдерживается, умолкает. Телохранители вот-вот бросятся на Ферхада. Мехменэ Бану и Ширин уставились на Ферхада, как на чудо.

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Как он красив...

Ш и р и н (про себя). ...этот мужчина!

М е х м е н э Б а н у (про себя) Увидеть бы...

Ш и р и н (про себя). ...его глаза!

М е х м е н э  Б а н у. Не трогайте его. Кто этот юноша?

З в е з д о ч е т. Ваш слуга, Ферхад! Рисовальщик...

С т а р ш и й  м а с т е р (бросается к ногам Мехменэ Бану). Прости его невежество, государыня! Не вели каз­нить! Такой мастер не родился и не родится, я правду говорю, государыня! Изволь взглянуть на орнамент кар­низа...

М е х м е н э Бану (не отрывая глаз от Ферхада. Про себя). Его зовут...

Ш и р и н (не отрывая глаз от Ферхада. Про себя). ...Ферхад.

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Увидеть бы...

Ш и р и н (про себя). ...его глаза.

С т а р ш и й  м а с т е р. Смилуйся, государыня, над твоим слугой и над всем нашим цехом...

М е х м е н э  Б а н у (про себя). О господи!..

Ш и р и н (про себя). Я погибла!

М е х м е н э  Б а н у (даже не взглянув на орнамент, старшему мастеру). Встань! Мы назначаем мастера Фер­хада старшим рисовальщиком двора. Пусть завтра же при­ступит он к работе.

Мехменэ Бану, Ширин, свита и телохранители входят во дворец.

Э ш р е ф (проходя мимо Ферхада). Дай бог тебе сча­стья, Ферхад-ага.

Ферхад остается один на сцене.

Ф е р х а д (про себя). Почему этот человек назвал меня «ага»?.. Какой красивый голос у государыни... У обеих я видел только туфли... Какие туфли! Как свежая фисташковая скорлупа... Вот я и старший рисовальщик! Еле голову унес... Значит, ей понравился мой орнамент...

Ферхад делает несколько шагов назад, смотрит на орнамент, задумался.

Ф е р х а д (про себя). Молодец Ферхад... Но почему он сказал мне: «ага»? Ай да мастер Ферхад! Пусть руки твои не знают печали... Только вот там еще немного...

Появляется Ширин. Ферхад не видит ее. Она наблюдает за Фер­хадом.

Ш и р и н (про себя). Куда он смотрит так? На этот орнамент... Его Эшреф, наверно, рисовал... Ферхад, Фер­хад... Взгляни же на меня...

Ф е р х а д (по-прежнему погружен, в созерцание орна­мента. Про себя). Как ярок блеск твоей зеленой краски! Из скольких трав ты получил ее? И даже твой отец не знает этой тайны...

Ш и р и н (все так же за спиной Ферхада. Про себя). Ферхад, Ферхад... Ну поверни лицо! Пусть наши взгляды встретятся... Возникни передо мной, как обнаженный меч!

Ф е р х а д (про себя). А кисть, которой рисовал тюль­паны? О ней не догадаться никому! Ты молодчина, стар­ший рисовальщик! Ай да Ферхад!

В это время Ширин срывает яблоко. Бросает в Ферхада. Ферхад быстро оборачивается и останавливается перед Ширин. Ферхад в смятении, хочет нагнуть голову, опустить глаза. Не может, снова смотрит на Ширин, снова опускает глаза, нагибает голову. Снова под­нимает. Наконец закрывает лицо руками.

Ш и р и н. Открой лицо свое. Зачем глаза ты прячешь? Подними же!

Ф е р х а д. Глаза мои... (Открывает лицо.)

Ш и р и н. Ферхад! Я убежала через эту дверь... Верно, там меня уже хватились... Так скорей взгляни же... Взгляни в мои глаза...

Ф е р х а д. Я не могу... Я ослеплен, как будто я смотрю на солнце!

Ш и р и н. И я ослеплена!..

В этот момент в дверях показывается Эшреф, замечает Ферхада и Ширин и, незамеченный, скрывается.

Ф е р х а д (приближаясь к Ширин). Ты безумная, ты отчаянная, ты колдунья, ты как алый цвет, как зеленый цвет, как тюльпан, как вода, как рисунок — вот какая ты девушка!.. Если бы я не владел собой, я кричал бы во весь голос. Если бы я не владел собой... (Берет Ширин за плечи, целует в шею.) Ты рабыня нашей государыни?

Ш и р и н. Нет, Ферхад!.. Меня зовут... Ширин...

Ф е р х а д (отталкивая Ширин). Ох как ты далеко!.. Так, значит, я в звезду влюбился!

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

ИНТЕРМЕДИЯ

 

Эшреф, Ферхад и кормилица выходят справа на авансцену перед закрытым занавесом. Кормилица останавливается, и за ней останав­ливаются остальные.

К о р м и л и ц а. Погодите немного... Ох, кажется, сердце мое разорвется!

Э ш р е ф. Может, ты что-то скрыла от нас? Скажи-ка, мать. -

К о р м и л и ц а. Ничего, сынок, не скрыла... Конечно, по правде сказать... Да ничего, ничего, не беспокойся... На этой половине никого не осталось, я всех отослала... Ох, сынок, сынок, что ты сделал с моей головушкой! Твое малярство — это какое-то наваждение! А захотел бы — ви­зирем мог бы стать.

Э ш р е ф. Оставь эти разговоры, мать. Можно поду­мать, что все это только из-за меня!

К о р м и л и ц а. Так-то оно так... Но если бы я тебе не открыла этого дела и если бы ты не пристал ко мне «сде­лай» да «сделай», ни за что бы не сделала... Ни для Ширин-султан, ни для кого... Даже если бы твой покойный отец вышел из могилы...

Э ш р е ф (Ферхаду), Но ты помнишь, Ферхад-ага? Я насчет этого...

Ф е р х а д. Разве мы об этом не договорились?

Э ш р е ф. Поговорим еще раз. Значит, завтра утром...

Ф е р х а д. Да, да, завтра утром ты придешь в мой дом и я тебе открою секрет моей зеленой краски... секрет, ко­торый не известен ни одному человеку в мире, кроме меня.

Э ш р е ф. И кисть для тюльпанов...

Ф е р х а д. Об этом мы не говорили.

Э ш р е ф. Вот сейчас говорим!

Ф е р х а д. Хорошо. Дам и кисть. Теперь все? Больше ничего тебе от меня не надо? Ну, говори... Требуй все, что хочешь!

К о р м и л и ц а. Эшреф, Эшреф! В голове у тебя только краски! А ведь если бы ты захотел...

Э ш р е ф. Я же говорил, мать, оставь эти разговоры. Пошли.

Проходят несколько шагов. Эшреф останавливается.

Э ш р е ф. Вы ничего не слышали?

К о р м и л и ц а. Да нет же... Не беспокойся... Никого нет — хоть человека зарежь...

Э ш р е ф. Ну, пошли! (Идут дальше.) Вот что я хотел спросить, Ферхад-уста: неужели тебе ни капельки не жалко отдавать секреты своего мастерства?

Ф е р х а д. Нет.

Э ш р е ф. Это потому, что ты очень уверен в себе. Ду­маешь: пускай эти отдам, что с того? Новые придумаю!

Ф е р х а д. Нет, не потому.

Э ш р е ф. А почему же?

Ф е р х а д. Долго объяснять. Бог с ним! И объяснить трудно и понять трудно.

Кормилица останавливается у самой середины занавеса.

К о р м и л и ц а. Пришли... (Ферхад и Эшреф тоже останавливаются.) Я здесь подожду... Эшреф подежурит у двери. Ну, Ферхад-уста, иди...

Ферхад раздвигает занавес. Занавес открывается.

 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

 

Комната Ширин. Ночь Ширин взволнованно ходит по комнате. Вхо­дит Ферхад. Ширин стоит к нему спиной.

Ф е р х а д. Ширин!

Ш и р и н (оборачивается). Ферхад!

Идут навстречу друг другу. Останавливаются. Смотрят друг другу в глаза.

Ф е р х а д (про себя). Смотри, Ферхад... Вот чудо! Ну может ли прекраснейший орнамент сравниться с че­ловеческим лицом?!

Ш и р и н (про себя). Какие тонкие и черные усы!

Ф е р х а д (про себя). Ферхад! Как ты легко достиг Ширин! А нужно было сдвинуть с места горы...

Ш и р и н (про себя). Как строен стан... как плечи широки!

Ф е р х а д (про себя). А нужно было миновать пу­стыни...

Ш и р и н (про себя). Опять он за руки меня возьмет...

Ф е р х а д (про себя). Спросить о ней у журавлей про­летных...

Ш и р и н (про себя). И поцелует...

Ф е р х а д (про себя). Побывать в темнице...

Ш и р и н (про себя). За руки возьмет... и поцелует.

Ф е р х а д (про себя). Нужно было с железным вой­ском в бой вступить... а ты? Что сделал ты, чтобы достичь Ширин?

Ш и р и н (про себя). Ты первая решилась Ферхаду бросить яблоко, Ширин. Ты первая решилась сказать ему: смотри в глаза Ширин!

Ф е р х а д (про себя). Ну может ли прекраснейший орнамент сравниться с человеческим лицом?

Ш и р и н (про себя). Ты позвала его в опочивальню...

Ф е р х а д (про себя). Такая красота уже гнетет...

Ш и р и н (про себя). А если бы, Ширин, ты не была сестрою государыни, была бы простою, бедной, девуш­кой Арзена, ты бросила бы яблоко ему?

Ф е р х а д (про себя). Ферхад мой, отчего ты так пе­чален?

Ш и р и н (про себя). Мне даже в голову не прихо­дило, что было б, если б я была простою, бедной де­вушкой...

Ф е р х а д (про себя). Ферхад! Тебя гнетет такая красота...

Ш и р и н (про себя). Да, и тогда я сделала бы так же — я бросила бы яблоко ему, сказала бы: «Смотри в глаза Ширин!»

Ф е р х а д (про себя). Как ты легко достиг Ширин! Как просто! Но нет, Ферхад, Ширин достичь нельзя! Она по-прежнему недостижима и далека все так же от тебя! Ферхад, ты сбился со своей дороги...

Ш и р и н (про себя). Какие черные усы!..

Ф е р х а д (про себя). Ферхад, мой друг, скажи мне, отчего ты так печален?

Ш и р и н (про себя). Он за руки возьмет меня...

Ф е р х а д (про себя). Покорно перед тобой стоит она... Смелей, Ферхад!

Ш и р и н (про себя). Он за руки возьмет и поцелует...

Ф е р х а д (про себя). Смелей, смелей, Ферхад! Чего ты ждешь?

Ш и р и н (про себя). И поцелует...

Ф е р х а д (про себя). За руки возьми и поцелуй, вот так же, как тогда...

Ферхад берет Ширин за руки и целует ее. Ширин вырывается и са­дится на тахту. Ферхад остается стоять. Перед тахтой на огромном серебряном блюде лежат яблоки. Ширин берет одно яблоко и пока­зывает Ферхаду.

Ш и р и н. Ты видишь это яблоко, Ферхад? Оно от той же яблони, с которой то яблоко, что бросила тебе я... Все эти яблоки росли на ней... (Медленно чистит ножом яб­локо.) Ферхад! Как я боялась, что сегодня ты не при­дешь...

Ф е р х а д. Боялась? Ты же знала!

Ш и р и н. Что знала? Говори!

Ф е р х а д. Что в эту ночь Эшреф у двери будет ка­раулить.

Ш и р и н. Я это знала...

Ф е р х а д. Кормилица мне помогла. С той стороны твоей опочивальни есть потайная лестница...

Ш и р и н. Да, есть... Но бог с ним. Что об этом ду­мать!

Ф е р х а д (задумчиво). Кормилица... Эшреф... и этот потаенный ход... Так просто! Так легко!

Ш и р и н. Я понимаю... Но как бы ни прошел ты во дворец, скажи мне, разве то, что ты пришел, не застав­ляет обо всем забыть. Ужели радость достиженья цели не может оправдать любые средства, которыми ее до­бился ты? Меня ты видишь — разве не довольно, чтоб о кормилице и лестнице забыть?

Ф е р х а д. Тебя увидеть — это мир увидеть! Твое лицо увидеть... Голос твой услышать... До твоих волос дотронуться... Да это все равно, что мир увидеть, до него руками дотронуться... Но этот тайный ход. Эшреф и нянька... их позабыть нельзя! Как горько мне! Что сде­лал я? Ни риска, ни усилий... Не ставил я на карту жизнь мою, не подвергал опасности свободу... Ничем я не по­жертвовал, Ширин, чтобы достичь тебя!..

Ш и р и н. Кормилица сказала, что ты Эшрефу обе­щал открыть...

Ф е р х а д. Что за пустяк! Я обещал Эшрефу открыть за то секреты мастерства, которое давно уж мне не служит...

Ш и р и н. А правда ли, что скоро пятый месяц, как бросил ты работу?

Ф е р х а д. Не могу! С тех самых пор... Я кисть беру, рисую тюльпан, но только на него взгляну и вижу, что тебя он не достоин... И я тюльпан стираю. Если б мог я в один тюльпан вместить весь этот мир — и все его цвета и все сиянья, все радости его и все печали, и все на­дежды, — если бы я мог вместить весь мир — то есть тебя Ширин! Но не могу вместить тебя в тюльпан — и мне искусство кажется позором...

Ш и р и н. Так, значит, не тоскуешь ты по мне!

Ф е р х а д. Я не тоскую?!

Ш и р и н. Если б тосковал, сумел бы ты создать меня в тюльпане.

Ф е р х а д. А знаешь ли, Ширин, как надо рисовать тюльпан? Как песни складывать, как сочинять стихи, как зданье возводить, как в кузнице железо ковать, как землю возделывать!.. В изображении тюльпана есть свой способ, своя гармония, порядок и размер... Моя тоска размера не имеет, не знает ни предела, ни границ!.. И мастер, что гордится тем, что он сумел вложить в тюль­пан любимый образ, поверь, Ширин, тот мастер, что гордится, что он сумел в тюльпане повторить возлюбленной красу как отраженье, — тот мастер лжив иль глуп. Одно из двух — иль мастерство с возлюбленной он спутал, иль, зная втайне правду, вслух он лжет. Какой ничтожной быть должна его тоска, чтобы в его рисунке поместиться. Мы можем только тысячную долю тоски своей в рисунке передать! Да, я узнал — бессильно мастерство.

Ширин делит яблоко на две части и одну половину передает Ферхаду.

Ш и р и н. Вот эта половина — ты, а я — другая поло­вина... Почему же ты не садишься?

Ф е р х а д. Дай мне налюбоваться на твое лицо...

Ш и р и н. Но разве некрасива я вблизи?

Ф е р х а д. Ты и вблизи и издали прекрасна, всегда, везде, откуда ни взгляни, как наш язык турецкий, на ко­тором ты говоришь, прекрасна ты, Ширин!

Ш и р и н. Но отчего не хочешь ты сесть рядом, как на лугу, колено у колена, лицо к лицу?..

Ширин берет Ферхада за руку, притягивает к себе. Они садятся друг против друга.

Ш и р и н. Всегда ль мне первой яблоко бросать? Скажи...

Ф е р х а д. Но ты — наследница султана!

Ш и р и н. Об этом я подумала, Ферхад.

Ф е р х а д. Подумала?

Ш и р и н. Когда бы я была простою, бедной девуш­кой Арзена...

Ф е р х а д. Что сделала бы ты?

Ш и р и н. Я бросила бы яблоко тебе... сказала бы: смотри в мои глаза!

Ф е р х а д. И в этом ты уверена, Ширин?

Ш и р и н. Уверена.

Ф е р х а д. О, если б ты была простою, бедной де­вушкой Арзена!

Ш и р и н. Но что бы изменилось?

Ф е р х а д. Ты стала бы моей, Ширин! Но ты — сул­тана дочь, а я — простой, безвестный рисовальщик. Но ремесло свое не презираю! Его не согласился б я сме­нять на царство целой Индии.

Ш и р и н. А ты назвал его позорным!

Ф е р х а д. Да, позорным. Оно не может уместить в тюльпан мою тоску. Но все-таки оно, оно, мое искусство, научило меня любить прекрасное и создавать на камне этот мир при помощи его штрихов и красок.

Ш и р и н. Не дочь султана я, и ты не живописец! И дела нет мне до твоих тюльпанов! Ты для меня — Фер­хад, а я — Ширин! Готова я. Бери меня — бежим!

Ф е р х а д. Что ты сказала?

Ш и р и н. Мой Ферхад! Ферхад! Тебе я без притвор­ства, без обмана, без колебанья говорю: Ферхад! Люблю тебя! Тебе принадлежу я! Готова я! Бери меня — бежим! И нет на сей раз ни слуги, ни няни — никто не согла­сится нам помочь... Есть только дверь в моей опочивальне и потайная лестница за ней, как мост, который тоньше волоска, острей меча... как мост над бездной... И если нас поймают там и схватят, тебя убьют иль бросят в подзе­мелье, где заживо всю жизнь ты будешь гнить... Ты слышишь ли? Чтоб я была твоею, на карту жизнь поста­вить должен ты! Готова я. Бежим, Ферхад!

Ф е р х а д (хватает Ширин за руку). Бежим!

Идут к авансцене. Ферхад останавливается.

Ф е р х а д. Стой!

Ш и р и н. Что? Зачем?

Ф е р х а д. Я должен написать секрет зеленой краски и тюльпана. Эшрефу обещал я...

Ферхад левой рукой продолжает держать руку Ширин, а правой пишет на шкуре джейрана.

Ф е р х а д. Верно, нянька сюда придет и, нас не об­наружив, Эшрефа позовет. Обыщут все и это здесь найдут.

Ш и р и н. Ты руку отпусти... пиши спокойно.

Ф е р х а д. Нет, не пущу...

Ш и р и н. Мне больно... Отпусти!.. Нет, нет, не больно мне! Не отпускай!

Ф е р х а д (кончил писать). Пойдем отсюда!

Подходит к авансцене. Ферхад одной рукой закрывает занавес. Берет Ширин на руки.

Ш и р и н. Поцелуй меня!

Ф е р х а д. Нет... Ты уже моя! Моя настолько, что не могу поцеловать тебя, как вор!

 

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

 

Тронный зал во дворце Мехменэ Бану. Вечер. В течение картины зал сначала освещен красноватым светом (закат солнца), постепенно наступают сумерки. Мехменэ Бану сидит на троне, съежившись и поджав под себя ноги. Визирь стоит перед ней. Окна открыты. Видно небо.

М е х м е н э  Б а н у (поднимает голову, смотрит в окно). Уже совсем стемнело.

В и з и р ь. Госпожа, не приказать ли свечи зажечь?

М е х м е н э  Б а н у. Нет... Воздух ли прохладным стал, иль мне так холодно?

В и з и р ь. Не приказать ли окна затворить?

М е х м е н э  Б а н у. Нет... душно мне.

Мехменэ Бану встает, подходит к окну, стоит спиной к визирю.

М е х м е н э  Б а н у. Эшреф и наша кормилица под­вергнуты допросу?

В и з и р ь. Да, госпожа. Уж я докладывал об этом.

М е х м е н э  Б а н у. Их не пытали, правда ведь, ви­зирь? Их не пытали?

В и з и р ь. Нет, госпожа, и разве вы не так изволили приказывать?

М е х м е н э  Б а н у. Скажи, уверен ты, что не пы­тали?

В и з и р ь. Конечно, госпожа. Но если б твоего покор­ного раба спросить...

М е х м е н э  Б а н у (оборачивается, смотрит ви­зирю в лицо). О, если бы тебя спросить, так были бы рас­пяты оба! И головы их были бы давно отрублены!

В и з и р ь. И по заслугам! Пусть не они им помогли бежать, но маляра они ввели в гарем!

М е х м е н э  Б а н у. Тебя спросить, и беглецы, как только схватят их... (Умолкает.)

В и з и р ь. Их непременно схватят, госпожа. Четыре сотни всадников послал я, на все четыре стороны послал гонцов.

М е х м е н э  Б а н у. Тебя спросить, пожалуй, бег­лецов ты приказал бы к мулам привязать и разорвать!

В и з и р ь. Нет, было б мало к мулам привязать прой­доху-маляра и разорвать на части, но тронуть даже во­лос с головы Ширин-султан я не имею власти.

М е х м е н э  Б а н у. А если б ты имел такую власть?.. Что ж ты молчишь? Зачем ты лжешь, визирь? Ведь именно Ширин ты ненавидишь! И разве неизвестно это мне? Ты даже не ходил смотреть ни разу ее дворец. Не правда ли, визирь? Неужто смелости твоей не хватит, чтоб обнаружить ненависть свою? Ты враг Ширин! Ну что ж не отвечаешь? Что ж ты молчишь?

В и з и р ь. Вы правы, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Какой ты нехороший человек!

В и з и р ь. Единственное, что могло бы сделать меня хорошим, — отняла она.

М е х м е н э  Б а н у. Я знаю, это красота моя. Но я сама пожертвовала ею... И не жалею, слышишь ли, ни­чуть! Я отдала ее... И вот причина, что ты, визирь, един­ственный мужчина, который смеет мне в лицо взглянуть. Но и меня, визирь, ты ненавидишь! Ты враг и мне. Не че­ловек, а волк!

В и з и р ь. Вы сами волком сделали меня!

Мехменэ Бану молчит. Поворачивается, смотрит в окно и продолжает говорить, стоя спиной к визирю.

М е х м е н э  Б а н у. Так знай, коль ты посмеешь беглецов хоть пальцем тронуть, — тебе, визирь, и всад­никам твоим придется плохо!

В и з и р ь. Да, госпожа. Священна ваша воля. И во­лос с головы не упадет у беглецов...

М е х м е н э  Б а н у (сама с собой). Какой прекрас­ный вечер! Какой прекрасный вечер, боже мой! Как мир прекрасен!.. (Поворачивается, смотрит в лицо визирю.) Ты ведь знал об этом?

В и з и р ь. О чем я знал?

М е х м е н э  Б а н у. Что я его люблю...

В и з и р ь. Я это знал.

М е х м е н э  Б а н у. Но только ты один. Никто дру­гой не мог бы догадаться.

В и з и р ь. Но разве вы не признавались Ширин-султан?.. Кормилице своей?..

М е х м е н э  Б а н у. Нет, никогда. Ни словом, ни на­меком. Стыдилась я...

В и з и р ь. Кормилица глупа. Но как Ширин-султан не поняла! Уверен я, что все ей было ясно.

М е х м е н э  Б а н у. Она не знала...

В и з и р ь. Если б даже знала, она бы все равно...

М е х м е н э  Б а н у. Какой ты злой! Ты словно тот, что свистом будит змей... И у меня в груди живет змея... Она в глубинах сердца притаилась, она, свернувшись, спит там... Нет, не спит! Из глубины вытягивает шею и воздух слушает... Не ангел я, визирь! Не ангел я — доста­точно взглянуть в мое лицо... Не ангел я... Нутро мое горит... Мне тяжело... Ты это понимаешь? (Снова пово­рачивается к окну.) Ты говорил вчера, коль я не оши­баюсь, что в городе свирепствует болезнь?

В и з и р ь. Да, госпожа. Мор косит наш народ. Вот также было в давние года, во времена, когда страною правил покойный ваш отец. И будет так, пока арзенцы пьют такую воду.

М е х м е н э  Б а н у. Но знаешь сам, что родники Железной горы в наш город подвести нельзя.

В и з и р ь. Да, это невозможно. На горе такие камни, что работать там немыслимо. Там может поместиться один лишь человек. А гору прорубить одной киркой нельзя и за сто лет. Еще во времена покойного султана много над этим бились...

М е х м е н э  Б а н у. Знаю я, визирь.

В и з и р ь. Так гибнет наш народ и будет гибнуть — в фонтанах не вода, а сущий гной!

Мехменэ Бану поворачивается к визирю.

М е х м е н э  Б а н у. Что ты сказал? Визирь, что ты сказал? В фонтанах не вода, а гной... Как странно! Ты помнишь? То же самое сказал мне тот человек. Как был уродлив он! О господи! Как был он безобразен! Ты по­мнишь ли? Он мне сказал — ты все же не будешь без­образнее меня! Ты это помнишь?

В и з и р ь. Помню, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Так почему ты не убил его тогда же, а попытался умертвить себя? Ты помнишь ли, что он тебе сказал? Любви не знаешь ты, визирь. Ты любишь, как любят трусы. Любишь лишь себя. Не правда ль, так тебе в глаза сказал он?

В и з и р ь. Да, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Так разве это ложь?

В и з и р ь. Нет, это правда. Но и ты любви не знаешь.

М е х м е н э  Б а н у. Не знаю? Чтоб спасти мою Ши­рин, мою единственную...

В и з и р ь. Да, сестру свою умеете любить вы, гос­пожа. Как ни одна сестра на свете не любила свою сестру.

М е х м е н э  Б а н у. И он так говорил... сказал он: ни одна сестра на свете не любит и не будет так любить... не будет так любить...

В и з и р ь. Да, но Ферхада...

М е х м е н э  Б а н у. Ферхада?

В и з и р ь. Вы не любите его.

М е х м е н э  Б а н у. Молчи... Ни слова больше!

В и з и р ь. Чтоб спастись от муки и тоски моей, тогда мне в голову пришло убить себя... Но ничего не в силах был придумать в тот миг, когда был должен потерять все, что имел... Я мог лишь умолять да кор­читься, да ползать, словно червь. А между тем я дол­жен был тогда же убить его! Да, я любил, как трус. Но знай, и ты так любишь, дочь моя. Труслива ты настолько, что не можешь осмелиться вернуть себе все то, что по­теряла ты. Ты свой покой оберегаешь так, что ты боишься, да, ты боишься раздавить того, «то отнял у тебя твое бо­гатство...

М е х м е н э  Б а н у. Молчи! Во имя господа, молчи!

В и з и р ь. Ферхада ты не любишь, дочь моя! Не лю­бишь так, как любишь ты Ширин... Ты отдала ей красоту свою... Скажи, а что Ферхаду отдала ты?

М е х м е н э  Б а н у. А что же я должна ему отдать? Любовь Ширин... иль голову ее?

В и з и р ь. Дать голову ее? О нет! Ты можешь не делать столь кровавого подарка. Коль хочешь ты изба­виться от муки, ты можешь попытаться, как и я, убить себя. А если нет... (Замолкает.)

М е х м е н э Бану. А если нет? Ну что ты замол­чал? А если нет?

В и з и р ь. А если нет... так можешь ты Ферхада на трон с собою рядом посадить. И бедный рисовальщик из Арзена, согретый блеском царства твоего, поверь мне, очень скоро позабудет свою Ширин!

М е х м е н э  Б а н у. О чем ты говоришь!

В и з и р ь. Но, госпожа, подумай же о теле своем, оно так молодо, тебе ведь только двадцать лет, и до сих пор прекрасней тела женского не сыщешь по всей стране.

М е х м е н э  Б а н у. В своем ли ты уме? Безумный человек! Что говоришь ты!

В и з и р ь. Твоя Ширин поохает немного и скоро поза­будет.

М е х м е н э  Б а н у. Не забудет!

В и з и р ь. Забудет!

М е х м е н э  Б а н у. Разве можно позабыть Ферхада?

В и з и р ь. Ты не любишь, дочь моя! Нет, госпожа, любовь вам не знакома!

Молчат.

М е х м е н э  Б а н у. Мне холодно. Вели закрыть окно!

В и з и р ь (закрывает окно). Не приказать ли свечи засветить?

М е х м е н э  Б а н у. Нет... Уходи. Хочу побыть одна... (Визирь идет к дверям.) Постой... Пришли кормилицу ко мне. Эшрефа отпустите из темницы!

В и з и р ь (с поклоном). Желанье госпожи моей — закон.

Визирь уходит. Мехменэ Бану некоторое время стоит без движения, потом, шатаясь, делает несколько шагов, прислоняется к стене.

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Тело мое... тело мое... Телу моему только двадцать лет... Ноги, грудь, живот мой, руки мои... кисти мои, как два птенчика голубя... их могли бы схватить, их могли бы ласкать большие, смуг­лые руки твои. Ты бы мог их согнуть, Ферхад... Ферхад!.. Боже мой, как я люблю! Хочу, чтобы взял меня за руки... спрятал голову на моей груди... Но не только тело мое кричит, — задыхается, жаждет, сходит с ума, — сердце мое, голова моя... Печаль моя, тоска моя! Слышать го­лос его! В лицо взглянуть... Боже мой, как я люблю! Даже теперь... даже теперь... Когда никакой надежды нет! Может быть, потому, что надежды нет? Что мне де­лать? Как беспомощна я! Как гнилая рана, сердце мое... Как я муку такую терплю? Как я резную! Умереть! Убейте меня или я их убью! Ширин моя! Сестра моя! Го­лубка моя... тебя убью! Ферхад, возлюбленный, кровь твою пролью, я крепь твою пролью!.. Люди! Пожалейте меня! Боже мой... Какие мысли приходят в голову! Не ду­мать! Не думать ни о чем! Что за свет на стене? Это солнце заходит... Не думать! Не думать ни о чем... Не думать о том, что солнце заходит... Ферхад... Ширин... Ширин моя, единственная сестра моя... Умирала — я ее спасла! Это я, это я ее спасла! Это я... Жалею ли я о том? Жалею ли? Нет! Если бы я была так же красива, Фер­хад... Ферхад... Если б так же красива теперь была, если б снова спасти была должна... Ферхад... Я бы снова ее спасла! Как клубничный сок — этот солнечный свет... При­несу тебе ледяной шербет... Ты ведь любишь малиновый шербет... Жалею ли я? Жалею ли я?

В дверях появляется кормилица, растерянно и испуганно смотрит на Мехменэ Бану.

К о р м и л и ц а. Госпожа...

М е х м е н э  Б а н у (очнувшись). Ах, это ты... Что ты стоишь? Входи... Они тебя измучили? (Идет к ней на встречу. Кормилица делает шаг, падает на пол, плачет. Мехменэ Бану берет ее за руки, помогает подняться.) Не плачь... Вставай, не плачь... (Мехменэ Бану садится на тахту, кормилица опускается на пол у ее ног.) Давно ли так — в другой опочивальне, в другое время мы с тобой сидели, сидела также ты у ног моих, мы за больной уха­живали, помнишь? За умирающей... Но лучше стало ей. Она любовь узнала, птицей стала и упорхнула из гнезда.

К о р м и л и ц а. Ей-богу, в этом я не виновата, гос­пожа! Вот эта шея тоньше волоска! Клянусь аллахом, не виновата!

М е х м е н э  Б а н у. Никто не виноват. Я приказала Эшрефа отпустить.

К о р м и л и ц а. Пусть будет светом все то, что ты делаешь, госпожа. Дай бог тебе...

М е х м е н э  Б а н у. Вам ничего плохого не сделали? Скажи всю правду мне.

К о р м и л и ц а. Нет, госпожа, ничего...

М е х м е н э  Б а н у. Но как это случилось, что ты, на чьих руках я родилась...

К о р м и л и ц а. Ох, дитятко мое! Ох, птенчик мой! Что сердце материнское не стерпит! Уж лучше бы я ка­мень родила! Все требуют от матери! Все им сделай! А сделай — просят еще... Как цыплята, которые никак не вырастут! Не помешайся мой Эшреф на этих крас­ках, не приставай он каждый день ко мне: «Хочу узнать, хочу иметь секреты!» — я б ни за что...

М е х м е н э  Б а н у. Я знаю. Но скажи... об этом ты жалеешь?

К о р м и л и ц а. Да как же можно об этом не жалеть? Сто тысяч раз себя ругаю, каюсь, как могла я тебе, моя голубка, изменить! Как смела постороннего мужчину ввести в гарем!

М е х м е н э  Б а н у. Да не об этом я! Жалеешь ли, что сыну помогла ты узнать секрет?

К о р м и л и ц а. Он так и не узнал! Такой уж он у меня невезучий. Ферхад-уста написал секрет свой на шкуре, да ее у нас отняли.

М е х м е н э  Б а н у. Я прикажу, ее вам отдадут.

К о р м и л и ц а. Ох, госпожа моя! Дитя мое! Ты го­ловы бы нам должна срубить... (Плачет.)

М е х м е н э  Б а н у. Не плачь... не плачь... Ты лучше мне признайся, скажи, что не жалеешь ни о чем, скажи, что, если твой Эшреф захочет, ты для него спалишь и мой дворец.

К о р м и л и ц а. Упаси господи! Уж до такого дела...

Мехменэ Бану. Голубушка... Кормилица, скажи... скажи, что не жалеешь ты нисколько... Ведь правда же?

К о р м и л и ц а. Ну как тебе сказать? Уж если ты нас простила и шкуру вернуть пообещала... Ты ведь сама, когда сестру свою хотела спасти, пожертвовала самым дорогим — своею красотой. Иль ты жалеешь?

Мехменэ Бану не отвечает. Встает. Встает и кормилица.

М е х м е н э  Б а н у. Какая духота! Я задыхаюсь. Кто окна все закрыл?

Кормилица бросается открывать окна. Мехменэ Бану подходит к окну, останавливается спиной к публике.

М е х м е н э  Б а н у. Скажи-ка мне... Они видались только раз?

К о р м и л и ц а. Да, голубка моя, только раз.

М е х м е н э  Б а н у. Ты говорила так. Но, может быть, визирю и другим, кто вел допрос, ты побоялась рассказать всю правду? Они мужчины и чужие люди... Но я — сестра Ширин. Ты можешь мне сказать, не опа­саясь, все, как было...

К о р м и л и ц а. Ей-богу, раз один... один разочек!.. Пускай я поцелую труп Эшрефа, коли тебе я вру!

М е х м е н э  Б а н у. Так значит, только раз?

К о р м и л и ц а. Один, один раз... Да раз еще в саду видели друг друга.

М е х м е н э  Б а н у. Да, да, я знаю. (Мехменэ Бану смотрит в окно.) Какой прекрасный вечер!.. Скоро солнце зайдет... (Поворачивается к кормилице.) Они друг друга очень любили?

К о р м и л и ц а. Верно, очень, коли сбежали. Меня Ширин-голубка так молила... Со щечек ее розовых, как жемчуг, катились слезы...

М е х м е н э  Б а н у. Значит, они очень любили оба...

К о р м и л и ц а. Очень, госпожа. Как горлицы! И гор­лицы, пожалуй, не могут так любить!

М е х м е н э  Б а н у. Он целовал Ширин?

К о р м и л и ц а. Откуда мне знать, госпожа?

М е х м е н э  Б а н у. Скажи, когда Ферхад вошел в покои, за ним ты не следила?

К о р м и л и ц а. Нет, ей-богу, ничего не видела...

М е х м е н э  Б а н у. Конечно, целовал! Ферхад большими смуглыми руками взял ручки белоснежные Ширин... (Отходит от окна.) Какая жажда! В горле пере­сохло...

К о р м и л и ц а. Я принесу тебе шербет... Ты любишь малиновый шербет...

М е х м е н э  Б а н у. Нет, нет... воды... Здесь есть, в кувшине... (Кормилица наливает воду аз кувшина, по­дает Мехменэ Бану. Мехменэ пьет.) Теплая, как кровь... А в городе вновь вспыхнула болезнь...

К о р м и л и ц а. Эшреф мой говорил мне. Говорят, из-за гнилой воды... В один прекрасный день из-за этой проклятой воды весь город наш перемрет...

М е х м е н э  Б а н у (задумчиво). Так, значит, Ширин меня ни капли не любила!

К о р м и л и ц а. Что говоришь ты, госпожа моя! Грех думать так. Ведь у Ширин есть бог... Ей за тебя отдать не жалко душу!

М е х м е н э  Б а н у. Она оставила меня и убежала... Она Ферхада больше любит, чем меня...

К о р м и л и ц а. Эта любовь — другая.

М е х м е н э  Б а н у. Значит, эта любовь сильнее, чем любовь к сестре, любовь к отцу и матери...

К о р м и л и ц а. Да нет... совсем другого рода.

М е х м е н э  Б а н у. Если б ты такой любовью забо­лела, скажи, могла бы ты. Эшрефа бросить и убежать?

К о р м и л и ц а. Стара я, госпожа. В мои годы...

М е х м е н э  Б а н у. А будь ты помоложе? И если бы твой муж, отец Эшрефа, не год назад скончался, а тогда, когда была ты юной и красивой, и если б встре­тила ты человека, такого как Ферхад?

К о р м и л и ц а. Не знаю я... Здесь девушка была одна, я знала ее, дочь кузнеца, Паакизэ. Полгода с му­жем только прожила, и умер он... она дитя носила... Вдо­вою родила. А мальчик был — как солнышко! И многие жениться на ней хотели, даже главный ювелир... Всем отказала. День и ночь трудилась, как говорится, воло­сами пол мела, а сына воспитала.

М е х м е н э  Б а н у. Ювелир! Вот если бы ей встре­тился Ферхад...

К о р м и л и ц а. Откуда же Ферхаду было взяться? Паакизэ — старуха уж давно, а наш Ферхад...

М е х м е н э  Б а н у (с досадой). Наш иль не наш Ферхад... не в этом дело, а в том, что встретился ей не Ферхад...

К о р м и л и ц а. Выходит, Ширин правильно посту­пила, что убежала? А ведь ты только что сердилась на нее.

М е х м е н э  Б а н у. Я не сердилась, няня... Нет, сер­дилась! Да я сама не знаю, что со мной! Тоска меня гры­зет... Зажги-ка свечи...

Кормилица зажигает свечи.

М е х м е н э  Б а н у. Оставь, оставь... все свечи по­туши... Хочу, чтобы тоска меня душила!.. Чтоб глубже проникала в грудь мою... чтоб сердце разорвала мне...

К о р м и л и ц а (гасит свечи). Спаси господь!..

Молчат.

М е х м е н э  Б а н у. Кормилица, скажи, могу ли я понравиться еще? Тебя не спрашиваю я — могу ли лю­бимой быть... Но нравиться — могу? С таким лицом, уродливым и старым...

К о р м и л и ц а. Но женщина ведь не из одного лица состоит, госпожа. Твой разум, стать твоя, твой стан и тело — как идол мраморный! Видит бог, тело Ширин по сравнению с твоим — как ива против кипариса. Послушай, госпожа. Есть у нас одна женщина, Зехра, дочь погон­щика верблюдов Али-заде, лицо ее с детства изуродовано оспой, горсть гороха бросишь ей в лицо — ни одна горо­шина назад не упадет. А посмотрела бы, какое у нее тело! Конечно, против твоего — день и ночь... Но бог дал ей такое тело! Ноги, грудь, шея, стан... И отец у нее богач. Так знаешь ли, парни друг другу дороги не уступают, сватаются наперебой!

М е х м е н э  Б а н у. Отец у нее, ты говоришь, богач?

К о р м и л и ц а. Один караван в Индию отправ­ляется, другой караван из Багдада прибывает!.. Но про­тив твоей казны — это как капля в море. Ты — госуда­рыня! Целым царством владеешь. Какому мужчине, ка­кому принцу ты моргнешь и он не упадет к твоим ногам!

М е х м е н э  Б а н у. Ты говоришь, точно как визирь... Но я сама вытянула из тебя эти слова! Боже мой! Что со мною?

К о р м и л и ц а. Я что-нибудь не так сказала, гос­пожа? Может, обидела тебя чем-нибудь, ласточка ты моя? Пусть бог меня покарает!.. Глупая я старуха... (Плачет.)

М е х м е н э  Б а н у. Не плачь... не плачь, няня... Ты ничего плохого не сказала... Я сама виновата. Не плачь... Не могу видеть слезы... Мне хочется броситься на землю... зажать голову в колени и выть... выть...

К о р м и л и ц а. Дитя мое!.. Ласточка моя... пусть я буду жертвой твоей!.. Не терзай себя... Дай ноженьки твои поцелую! Поймают их! Непременно поймают! Не­разумно Ширин поступила... Старшие должны младших прощать... Ты Ферхада визирем сделаешь и тогда их об­ручишь! Свадьба покроет весь позор. Молиться будут за тебя! И как они подходят-то друг к другу!

М е х м е н э  Б а н у. Они подходят друг к другу?

К о р м и л и ц а. Как парная черешня на ветке!

Входит визирь.

В и з и р ь. Они здесь, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у (рассеянно). Кто здесь?

В и з и р ь. Ширин-султан и старший рисовальщик.

М е х м е н э  Б а н у. Сами пришли?

В и з и р ь. Нет, госпожа. Их поймали.

М е х м е н э  Б а н у. Немедленно приведите обоих сюда.

В и з и р ь. Да, госпожа, но...

М е х м е н э  Б а н у. Что? Говори! Да не тяни же!

В и з и р ь. Рисовальщик ранен.

М е х м е н э  Б а н у. Ферхад ранен! Что ты гово­ришь! Ты с ума сошел!

В и з и р ь. Рана не опасна. Не тревожьтесь. Цара­пина.

М е х м е н э  Б а н у. Но как могло это случиться? Ведь тебе было сказано...

В и з и р ь. Помилуйте, госпожа... Когда мои воины окружили беглецов, маляр бросился на них... Никто не ожидал от него такой прыти... Этот дьявол сражался, как Зал-оглу-Рустем... Ширин-султан сидела в седле, сзади него. И только тогда, когда Ширин-султан упала с лошади, страже удалось его схватить.

М е х м е н э  Б а н у. Ширин ранена? Лицо... глаза не повредила?

В и з и р ь. Нет, госпожа. Только колени немного по­царапаны. Ничего опасного. С ее лицом, с ее прекрасным лицом ничего не случилось! Так, значит, привести обоих? Так вы приказывали?.. Не лучше ль было бы принять их каждого в отдельности?

М е х м е н э  Б а н у. Почему?

В и з и р ь. Если спросить вашего покорного раба, так было бы удобнее...

М е х м е н э  Б а н у. Хорошо. Приведи Ширин. Только скорее! Ну что же ты стоишь? Ступай!

К о р м и л и ц а. Слава тебе, господи!

Визирь выходит. Мехменэ Бану показывает кормилице на солнечный луч на стене.

М е х м е н э  Б а н у. Смотри на этот луч, кормилица...

К о р м и л и ц а. Какой луч? Где?

М е х м е н э  Б а н у. Вот этот, видишь ты?

К о р м и л и ц а. Это солнце заходит... Вот и блестит...

М е х м е н э  Б а н у. Если хочешь — уходи...

К о р м и л и ц а. Тебе лучше знать...

М е х м е н э  Б а н у. Ступай, ступай.

Кормилица уходит. Мехменэ Бану, как зачарованная, смотрит на луч солнца на стене. Кладет на стену руку. Свет падает на ее руку. Убирает руку и снова кладет. Входит Ширин, наблюдает за сестрой, лицо ее печально.

Ш и р и н. Сестра!..

М е х м е н э  Б а н у (поворачивается). Ширин! Моя голубка! (Подходит к. ней, обнимает ее.) Очень больно? Ты не ранена, скажи? (Ширин вырывается из объятий.)

Ш и р и н. Нет... я не ранена.

М е х м е н э  Б а н у. А как колени? Быть может, надо лекаря позвать?

Ш и р и н. Нет, нет... не надо... Мне уже не больно.

М е х м е н э  Б а н у. Как я измучилась! Как я боя­лась!

Ш и р и н. Прости, я так измучила тебя...

М е х м е н э  Б а н у. Оставь, не говори так... мы же сестры! Ведь ты же знаешь, я тебе как мать!

Ш и р и н (смотрит в упор на Мехменэ Бану). Что ты с Ферхадом сделаешь? Скажи?

М е х м е н э  Б а н у. С Ферхадом... что я сделаю?

Ш и р и н. Да, с ним.

М е х м е н э  Б а н у. Но я еще не думала об этом... Не бойся. Я не в силах причинить ему страданье. (Улыбается.) Даже голову ему не отрублю... В темницу даже его не посажу...

Ш и р и н. А что ты сделаешь? Что будет с ним? Со мною?

М е х м е н э  Б а н у. Как странно ты со мною гово­ришь. Как будто виновата я!

Ш и р и н. Прости... Но я не чувствую вины и за собою...

М е х м е н э  Б а н у. Разве я сказала, что ты виновна?

Ш и р и н. Ах, нет, сестра! Ведь мы не только сестры — ты государыня. Мы не из дома твоего бежа­ли, а из дворца, и государыня послала за нами всад­ников, чтоб беглецов схватили... Шеи наши тоньше волоска.

М е х м е н э  Б а н у. Нет, я тебе сестра, ты слышишь? Только сестра. И в час, когда погоню посылала, была не государыней — сестрой. Куда могла бы ты пойти, что стало бы с тобою? Об этом ты подумала, Ширин?

Ш и р и н. Об этом мы не думали...

М е х м е н э  Б а н у. Но я не спрашиваю, думали ли вы? Я спрашиваю — ты об этом подумала?

Ш и р и н. Я отвечаю, мы не подумали. Отныне не я — мы думаем, сестра. Ферхад и я. Отныне не я дышу: Фер­хад и я — мы дышим!

М е х м е н э  Б а н у. Ширин! Уж ты не та! Как ты могла так быстро измениться!

Ш и р и н. Больше нет меня, сестра.

М е х м е н э  Б а н у. Да, нет и вас...

Ш и р и н. Есть только он один.

М е х м е н э  Б а н у. Как хорошо я это понимаю! Мне это состояние знакомо... Я знаю, как ты любишь... Знаю я, что это значит — любить...

Ш и р и н (с отчаянием). Сестра!..

М е х м е н э  Б а н у. Что с тобой?

Ш и р и н (обнимает Мехменэ Бану). Сестра! Сестра! Конечно, ты умеешь любить, как никто... Вот я — эта неблагодарная, эта скверная девчонка — живой свиде­тель... Если я могу убежать из твоего дома, если я живу, то это только благодаря тебе!

М е х м е н э  Б а н у (вырывается из объятий Ширин). К чему ты это говоришь!

Ш и р и н. Ты отдала мне то, что ни одна жен­щина не могла бы отдать... Ты лучше всех нас умеешь любить!

М е х м е н э  Б а н у. А разве ты не сделала бы то же самое? Почему ты не отвечаешь? Но я уверена, ты сде­лала бы то же самое! Уверена! Ты сделала бы?.. Не правда ли?

Ш и р и н. Сестра! Если я не ответила тотчас же, то это потому, что я в таком состоянии, когда невозможно лгать... Внутри у меня так ясно, так похоже на весенний сад... Да, сестра, я то же самое сделала бы для тебя!

Некоторое время молчат.

М е х м е н э  Б а н у. Ты сделала бы... то же самое... Сделала бы... А потом? Потом, встретив Ферхада, ты не пожалела бы о своем поступке?

Ш и р и н. Дай мне подумать, сестра... Какой вопрос ты задала мне! Не знаю! Не знаю...

М е х м е н э  Б а н у. А где же твоя «ясность», твой «весенний сад»? Ты же не можешь в эту минуту лгать! Подумай! Если бы ты не была так молода, так здорова, с таким прекрасным лицом, с этими штрихами, линиями, с этим светом и тенями... Если бы лицо твое было таким же, как мое, и ты встретила бы Ферхада? Разве ты не по­жалела бы?

Ш и р и н. Я... я пожалела бы, сестра! Пожалела бы...

Ширин садится, плачет. Мехменэ Бану садится рядом с Ширин, гладит ее волосы.

М е х м е н э  Б а н у. О чем ты плачешь?

Ш и р и н. Я думаю о том, что ты жалеешь!

М е х м е н э  Б а н у. Я? Но я не встретила Ферхада.

Ш и р и н.  Я плачу потому, что обо всем этом я ни разу до сих пор не подумала... Я не думала о твоих му­ках... Я думала только о себе.

М е х м е н э  Б а н у. Не плачь... не плачь! Я не встре­тила Ферхада... Я не жалею. Но я не встретила Ферхада, и потому у меня в груди нет весны. Я могу лгать. (Встает.)

Ш и р и н. Ты не можешь лгать, сестра!

М е х м е н э  Б а н у. Нет, могу. И еще как! Я стала со­всем другая, Ширин. Мы жили с тобой рука об руку, пока между нами не упала молния...

Ш и р и н. Как странно ты говоришь...

М е х м е н э  Б а н у. Не странно... а как страшно! И еще, если бы ты знала, как страшно то, о чем я думаю...

Ш и р и н. Сестра... О Ферхаде?

М е х м е н э  Б а н у. Не бойся. Я люблю так сильно, что не могу причинить ему вреда...

Ш и р и н. Я знаю, ты любишь меня! Я без него... Нет меня, есть он.

М е х м е н э  Б а н у. Оставь меня, Ширин, ступай... Я должна говорить с Ферхадом. Я хочу говорить с ним с глазу на глаз.

Ш и р и н. Но что же будет с нами?

М е х м е н э  Б а н у. Если слушать кормилицу, то надо вас обручить... Сорок дней, сорок ночей свадьбу играть...

Ш и р и н. Сестра!

М е х м е н э  Б а н у. Я сказала, если слушать корми­лицу. Это она так считает, а не я. Все дело в том, на­сколько я умею любить...

Ш и р и н. Ты лучше всех на свете!..

М е х м е н э  Б а н у. Ступай... ступай...

Почти выталкивает Ширин в дверь, ведущую в гарем. Возвращается.

М е х м е н э  Б а н у (про себя). Я лучше всех на свете... (Входит визирь.) Ты нас подслушивал?!

В и з и р ь. Да, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Мне хочется что-нибудь разо­рвать, разбить, уничтожить... кровь пролить! Придется, кажется, твою кровь пролить!

В и з и р ь. Как это было бы хорошо, госпожа!

М е х м е н э  Б а н у. Приведи Ферхада.

В и з и р ь. Остаться ли мне с вами, госпожа? Или вы хотите говорить наедине с маляром? Было бы лучше, если бы вы были вдвоем.

М е х м е н э  Б а н у. Нет. Пусть стражники войдут.

В и з и р ь. Ваше желание — закон.

Визирь выходит. Мехменэ Бану медленно подходит к трону. Садится. Входят четыре стражника, останавливаются у дверей. На сцене полутьма. В течение последующего действия постепенно наступает полная тьма. Входят визирь и Ферхад. Глаза всех мужчин, кроме визиря, опущены. Ферхад почтительно приближается к Мехменэ Бану и при­ветствует ее.

М е х м е н э  Б а н у. Как овцу из загона, ты похитил нашу сестру, Ферхад. Воинов за тобой послали... ты не сдался.

Ф е р х а д. Сдаваться не в моей привычке, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Ты, оказывается, умеешь не толь­ко рисовать, но и сражаться.

Ф е р х а д. Умею, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Мы назначили тебя старшим рисовальщиком двора, но ни разу не видели твои рисунки.

Ф е р х а д. Вы не видели мои рисунки? Разве вы не видели карниз дворца Ширин-султан?

М е х м е н э  Б а н у. Нет.

Ф е р х а д. А я думал, за то вы меня и назначили глав­ным рисовальщиком...

М е х м е н э  Б а н у. Подними голову, Ферхад. Смотри на меня. Созерцай меня с ног до головы. (Ферхад подни­мает голову и смотрит на Мехменэ Бану. Мехменэ Бану поднимает с лица покрывало. Зрители не видят ее лица.) Я должна была бы убить тебя. Я должна была бы ска­зать тебе: выбирай себе казнь. Но никакая казнь не оку­пит тех страданий, которые ты причинил мне... нам... Мех­менэ Бану, дочери шаха Селима... Позор, который покрыл наш дворец... Почему ты так странно смотришь на мое лицо?

Ф е р х а д. Я хочу пасть на землю... Хочу поцеловать край твоей одежды... Я вижу тебя и горжусь, что я чело­век! То, что сделала ты, не может сделать ни ангел, ни дэв, ни дерево, ни птица... Только человек! Сердце мое наполняется безграничным уважением... Глаза мои...

М е х м е н э  Б а н у. Молчи! Довольно... Опусти глаза... Если еще раз увижу, что твои глаза глядят на мое лицо, я прикажу отрубить тебе голову. Рана твоя не опасна?

Ф е р х а д. Нет, госпожа.

М е х м е н э  Б а н у. Ее лечили?

Ф е р х а д. Да, госпожа. Твой главный лекарь.

Из открытых окон доносятся приглушенные душераздирающие стоны.

М е х м е н э  Б а н у (визирю). Что это такое?

В и з и р ь. Народ оплакивает своих покойников. Мор свирепствует.

М е х м е н э  Б а н у. Закройте окна!.. (Визирь и двое стражников закрывают окна. Стоны не слышны.) Ты видишь, Ферхад? Не такой уж я хороший человек, чтобы Целовать край моей одежды... Но и ты не отличаешься от меня. И тебе нет дела до людей, оплакивающих своих покойников. Ты не думаешь ни о ком, кроме своей Ши­рин... Хорошо, мы отдадим тебе – Ширин, Ферхад-уста. Готов ли ты на ней жениться? Но что ты нам дашь за это? Можешь ли ты прорубить Железную гору? Про­рубить и пустить воду в наш город? Не думай, что я пред­лагаю тебе сделать это, заботясь о нашем народе. Мне все равно, какую воду он пьет! Я предлагаю это потому, что хочу знать — можешь ли ты это сделать, чтобы получить Ширин? Это мое условие! Принимаешь его?

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э  Б а н у. Может быть, пятнадцать, может быть, двадцать лет потребует эта работа. Двадцать лет!..

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э  Б а н у. Может быть, Ширин не захочет так долго ждать?

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э  Б а н у. Пока не прорубишь гору, до тех пор и мизинца Ширин не увидишь!

Ф е р х а д. Принимаю.

М е х м е н э  Б а н у. Может быть, не окончив своей работы, ты умрешь.

Ф е р х а д. Принимаю.

Молчание. Мехменэ Бану поднимается с трона.

М е х м е н э  Б а н у. Хорошо. Иди. Идите все.

Ферхад, визирь и стражники выходят. Мехменэ Бану садится на трон; съежившись, закрыв лицо руками, рыдает.

М е х м е н э  Б а н у. Ширин моя! Ферхад! Ферхад!

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

 

ПРОЛОГ

 

Справа на авансцену выходит толпа народа. Это жители Арзена. У одних в руках факелы, у других — фонари. Слеза на авансцену вы­ходит Эшреф и человек из Багдада. Останавливаются и смотрят на толпу.

1-й  г о р о ж а н и н. Опоздали! Опоздали!

2-й  г о р о ж а н и н. Ещё час нам идти. Скоро солнце взойдет...

1-й  г о р о ж а н и н. До восхода солнца не дойдем...

2-й  г о р о ж а н и н. Не увидим его...

1-й  г о р о ж а н и н. Опоздали! Опоздали!

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Куда эта толпа направ­ляется, Эшреф-уста?

Э ш р е ф. К Железной горе. Ферхада хотят увидеть. Сегодня исполнилось десять лет, как он начал рубить гору.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Эта весть дошла и до Багдада. Мы не верили. Выходит, это правда!

3-й  г о р о ж а н и н (своей жене). Разве можно так мучить шестимесячного ребенка!

Ж е н щ и н а  с  р е б е н к о м (мужу). Ничего не делается без мучения. Пусть привыкает. Разве я мало мучилась, когда его рожала? Я ему Ферхада покажу!

3-й  г о р о ж а н и н. Устала ты. Дай, я мальчика по­несу.

Ж е н щ и н а  с  р е б е н к о м. Нельзя, уронишь еще...

1-й  г о р о ж а н и н. Опоздали! Опоздали!

2-й  г о р о ж а н и н. Скоро солнце взойдет...

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а (Эшрефу). Значит, он встает с солнцем, начинает работу и до захода солнца...

Э ш р е ф. Да, до захода солнца трудится.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Ну, а если этот народ, что идет посмотреть на Ферхада, не дойдет до восхода солнца к Железной горе?

Э ш р е ф. Тогда они послушают гул его стопудовой палицы. Представь себе, что десять тысяч человек поют, десять тысяч сазов играют, — вот какой это звук! Страш­ный, но необыкновенно прекрасный! Печальный, но рождающий надежду!

Ч е л о в е к  м а л е н ь к о г о  р о с т а (догоняет чело­века высокого роста, тянет его за полу). Постой, брат... И ты с ума спятил!

Ч е л о в е к  в ы с о к о г о  р о с т а. Оставь, полу ото­рвешь!

Ч е л о в е к  м а л е н ь к ог о  р о с т а. Этот темный на­род не знает, что делает! Пророком сделали этого маляра!

Ч е л о в е к  в ы с о к о г о  р о с т а. Да нет. Какой там пророк! Ни пророк, ни шайтан... Такой же, как ты и я, сын человека.

Ч е л о в е к  м а л е н ь к о г о  р о с т а. Для собствен­ной пользы старается, скотина! Упрямый, как бык! Знаем, куда метит! Вбил себе в голову — женюсь на Ширин, буду зятем государыни! Вот и взялся гору рубить... Разве не глупец? Жадность завесила его глаза! Разве такую гору можно прорубить?

Ч е л о в е к  в ы с о к о г о  р о с т а (к человеку малень­кого роста). Говорю тебе, отпусти полу... (Вырывает полу из его рук.) Знаю я тебя! Как только вода пойдет — пер­вый ты с кувшином прибежишь!

Ч е л о в е к  м а л е н ь к о г о  р о с т а. Какая вода? Десять лет ждем! Еще десять прождем и ничего не до­ждемся! А к тому времени, еще неизвестно, кто умрет, кто жив останется! Не верь ты этим бредням! Вернись назад.

Человек высокого роста отталкивает человека маленького роста. Тот падает. Человек высокого роста смешивается с толпой. Человек ма­ленького роста встает с земли, стряхивает с себя пыль, уходит.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. О Меджнуне мы слыхали. Из-за любви к Лейли в пустыню ушел, стонал дни и ночи, грудь свою разбил о черные камни. Мы думали, что именно такой бывает любовник — с опущенной головой, со слезами на глазах... Но ваш Ферхад не плачет, не стонет...

Э ш р е ф. Наш Ферхад стопудовой палицей гору ру­бит, чтобы людям дать чистую воду.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Необыкновенный человек!

1-я  д е в у ш к а. Неужели и сегодня не увижу его!

2-я  д е в у ш к а. Я видела... В прошлом году.

1-я  д е в у ш к а. Очень красив? И он тебя видел?

2-я  д е в у ш к а. Нас много было.

1-я  д е в у ш к а. Если бы увидел тебя, может, и Ширин свою забыл бы!

2-я  д е в у ш к а. А что, Ширин очень красива?

1-я  д е в у ш к а. Да уж красивей тебя.

Э ш р е ф (человеку из Багдада). Вот ты сейчас пойдешь по этой дороге, увидишь мечеть, там дом Али-Заде. Передашь от меня поклон его сыну, и тебя там приютят.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. А ты?

К этому времени толпа ушла налево. Эшреф и человек из Багдада на сцене одни.

Э ш р е ф. Я иду к Ферхаду. Отец его, Бехзад-уста, десять лет не хотел его видеть. Никак не может простить Ферхаду, что бросил свое искусство. И вот сегодня я уго ворил старика, поведу его к сыну... Да и сам старик стосковался по нему! Мы поедем на лошадях, думаю, до захода солнца успеем. Ну ладно, прощай. С богом!

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Нет, я тоже с тобой поеду.

Э ш р е ф. Едем, если хочешь. Бог даст, до восхода солнца поспеем. Посмотришь на Ферхада.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Я согласен хотя бы гул его палицы послушать...

Уходят.

 

КАРТИНА ПЯТАЯ

 

Площадка на вершине Железной горы. Налево, в глубине — вход в пещеру, где бурлит родник. Справа — деревья. Вдали на горизонте виден лес. На переднем плане одиннадцать тополей, посаженных в ряд, один другого меньше. Одиннадцатый тополь совсем крошечный. Сцена освещена лучами утренней зари. Ферхад, только что посадивший последний тополь, отряхивает с рук землю.

Ф е р х а д. Одиннадцатый тополь посадил я... Один­надцатый год пошел, как я здесь... Скоро солнце встанет! (Гладит маленький тополь.) Холодно тебе? Дрожишь?

М а л е н ь к и й  т о п о л ь. Холодно...

Ф е р х а д. Погоди, скоро согреешься! И часа не пройдет, как солнце встанет и согреет твои веточки.

М а л е н ь к и й  т о п о л ь. Не знаю, согреюсь ли...

Ф е р х а д. Ну полно, не ломайся... Согреешься! Вот посмотри на своего старшего брата, я десять лет тому на­зад его посадил, смотри, какого он роста! А был такой же крохотный, как ты. Постой, дружище, с тобою занимаясь, забыл я поздороваться с друзьями! (Берет свою палицу, прислоненную к чинаре.) Здравствуй, палица моя!

П а л и ц а. Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д (втыкает ее в землю и стоит, опираясь на нее одной рукой). Здравствуй, Железная гора! Здрав­ствуй, мое жилище!

Ж е л е з н а я  г о р а. Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д. Здравствуй, Утренняя звезда! Все еще висишь, как колокольчик верблюда!

У т р е н н я я  з в е з д а.  Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д. Здравствуйте, олени и косули!

О л е н и  и  к о с у л и. Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д. Волк, ожидающий зимы, медведи, спящие  в каштановых рощах, змеи, влюбленные в человеческое тело, все звери — лукавые и глупые, коварные и смелые — насекомые, травы, деревья, оливковая ветка, пше­ничное зерно, смеющийся гранат, плачущая айва, здравствуйте!

В с е. Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д. Здравствуйте, братья! Всем вам кланяюсь!

В с е. Здравствуй, брат наш! Здравствуй, Ферхад!

Ферхад снова прислоняет палицу к чинаре. Садится под чинару. Соловей начинает петь.

Ф е р х а д. Друзья мои! Сегодня у меня на душе какая-то странная печаль. Не из таких, которые прилипают к сердцу человека, как муха, — она кисловатая, как яблоко, но со здоровой сердцевиной, без червоточины.

С о л о в е й. Влюблен ты, Ферхад-уста!

Ф е р х а д. Это известно. Да, слава богу, соловей, я влюблен! Влюбленный влюбленного узнает по глазам. И ты узнал меня сразу, соловей! Но ведь только вчера ты прилетел сюда!

Смеющийся гранат хохочет.

Ф е р х а д. Смеющийся гранат! Над чем ты так смеешься?

С м е ю щ и й с я  г р а н а т. Над тобой!

Плачущая айва плачет, всхлипывая.

Ф е р х а д. Плачущая айва! Над чем ты плачешь?

П л а ч у щ а я  а й в а. Над тобой!

Ф е р х а д. А я не плачу над собой и не смеюсь. Я, слава богу, очень всем доволен. Вот только эта тихая печаль... Что ты скажешь на это, Утренняя звезда?

У т р е н н я я  з в е з д а. Далеко твои мысли, Ферхад-уста. Вчера минуло десять лет, как ты не видишь Ширин, не слышишь ее голоса, не держишь ее руку...

Ф е р х а д. Как мало я ее видел!

У т р е н н я я  з в е з д а. Лицо ее ты помнишь?

Ф е р х а д. Нет, не помню.

У т р е н н я я  з в е з д а. Неужели забыл?..

Ф е р х а д. Не то чтобы забыл... Нет, тут другое... Не помню очертанья глаз ее, ее бровей и губ... Как ни стараюсь — не могу вообразить лицо Ширин. Оно во мне осталось, как белое сиянье, как твой свет далекий, ясный... Нет, не так. Не так, как призрак и воображенье, — как что-то теплое, что-то живое... Живое до мучений... Трепещущее... близкое, что ближе мне, чем собственная кожа. Оно во всем — в тебе, в чинаре этой, и в палице моей, и в шуме ветра, и в лицах людей, которые приходят ко мне! Оно везде, во всем!

Ж е л е з н а я  г о р а. Вы, люди... Как странно вы любите!

Ф е р х а д. Что ты сказала, Железная гора?

Ж е л е з н а я  г о р а. Я сказала, как вы странно любите, люди... Смотри на волков, смотри на птиц, смотри на медведей в каштановых рощах, смотри на зерно, смотри на землю... Они любят только своим телом. Только руками, губами и глазами. А вы... и сердцем своим, и во­ображеньем, и разумом.

Ф е р х а д. Правду сказала ты, Железная гора. Особенно если наша возлюбленная далеко от наших глаз, от наших уст, от рук... Особенно, если мы всем своим существом стремимся к ней!

Ж е л е з н а я  г о р а. Это и делает вас несчастными.

Ф е р х а д. И счастливыми. Наша мечта — наша сила.

Смеющийся гранат хохочет. Плачущая айва плачет.

Ф е р х а д. Ты только смеяться умеешь, смеющийся гранат. А ты умеешь только плакать, плачущая айва. Только плакать! А человек умеет и плакать и смеяться.

Ж е л е з н а я  г о р а. Эшреф-уста идет сюда!

Ф е р х а д. Эшреф-уста? (Встает.) Где он? Ах, вот... (Идет навстречу Эшрефу.) Здравствуй, Эшреф! Добро пожаловать!

Э ш р е ф. Привет тебе! (Обнимаются.) Ну-ка, догадайся, кого я к тебе привел?

Ф е р х а д. Ширин?!

Э ш р е ф. Нет, Ферхад-уста, возможно ли привести Ширин!

Ф е р х а д. Кого же, в таком случае, ты привел? Не­ужели...

Э ш р е ф. Догадался! Я привел Бехзад-уста, твоего отца.

Ф е р х а д. Мой отец! Где он?

Входят Бехзад-уста и человек из Багдада.

Ф е р х а д (растерян. Подходит к отцу, целует руку). Отец!

Отец и Ферхад молча смотрят друг на друга.

Б е х з а д. Что ты на меня уставился? Обними меня! Для того чтобы человека обняли, похитили и прорубили гору, надо быть обязательно Ширин-султан?

Ф е р х а д (обнимает отца). Отец!

Б е х з а д (вырывается из объятий Ферхада). Постой, постой!.. Ты задушишь меня! С тех пор как ты оставил свое искусство и сделался каменщиком, руки твои стали как железо. Такой мастер, как ты!.. Опять мне кровь в го­лову ударила!

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Здравствуй, Ферхад-уста!

Ф е р х а д. Здравствуй, брат. Добро пожаловать.

Э ш р е ф (указывая на человека из Багдада). Из Багдада он... Вчера прибыл в наш город. Хочет видеть, как мы здесь тюльпаны рисуем.

Б е х з а д. Слышишь ты, каменщик, люд» из Багдада приходят смотреть на наши тюльпаны... А ты?..

Ф е р х а д. Не присядешь ли, отец, ты, верно, устал?

Б е х з а д. Нет... Дай-ка посмотрим на твою стопудо­вую палицу...

Ферхад приносит палицу и кладет у ног отца.

Б е х з а д. Видно, штука тяжелая! (Хочет поднять, но только с трудом двигает по земле.) Да, и в самом деле стопудовая! Ну-ка, подними ты, посмотрим! (Ферхад поднимает палицу.) Да... А я думал, что руке рисовальщика не подходит ничего, кроме кисти! (Ферхад опускает палицу на землю.) Ну, а теперь посмотрим пещеру, где ты работаешь.

Ф е р х а д. Пожалуйте.

Бехзад, Эшреф, человек из Багдада вслед за Ферхадом идут к пещере.

Б е х з а д. Значит, через эту дыру ты входишь в нее? Ох, сынок, сынок! (Человек из Багдада и Эшреф загля­дывают в пещеру и отходят.) Значит, ты пустишь воду в город? Ты уверен в этом?

Ф е р х а д. Уверен, отец.

Б е х з а д. Народ верит тебе. Народ обмануть нельзя. Народ давно уже забыл, что ты начал рубить Железную гору для того, чтобы получить Ширин.

Ф е р х а д. И я забыл.

Б е х з а д. Ширин?

Ф е р х а д. Нет... Разве можно ее забыть? В моем сердце Ширин и вода соединились в одно. Я уже сам не знаю, почему ч прорубаю эти скалы — для того ли, чтобы соединить себя с Ширин или народ с водой...

Б е х з а д. Сколько лет еще тебе работать?

Ф е р х а д. Самое малое десять лет.

Б е х з а д. Ну-ка, дай на тебя взглянуть... Лицо твое бледное. Ты солнца не видишь — оттого и бледный... Мо­жет, ты бы ночью работал, а днем отдыхал бы?

Ф е р х а д. Такой уж я порядок установил, отец... Теперь его нарушить трудно...

Б е х з а д. Это верно... Менять порядок — дело нелегкое. Все же, если бы ты по утрам немного попозже начинал работу или по вечерам немного раньше кончал ее... До того, как солнце зайдет... А то уж больно ты бледный, сынок...

Ф е р х а д. Не присядешь ли, отец?

Б е х з а д. Что ж, присяду.

Ферхад и Бехзад садятся на траве друг против друга.

Б е х з а д. Мать каждый месяц приходила навещать тебя, правда ведь?

Ф е р х а д. Приходила...

Б е х з а д. Тайком от меня. Но я знал об этом. Женщины — странный народ. Раз стала матерью — пиши пропало: никого больше для нее не существует, только ребенок. Умерла на моих руках... Но последнее слово было — Ферхад... Последний человек, кого она видела, — был я, но меня она не видела. А видела тебя, хоть тебя не было около нее... Ты плачешь? (Рукавом отирает слезы со своих глаз.) Ты когда-нибудь думал о смерти?

Ф е р х а д. Думал, отец.

Б е х з а д. Страшно?

Ф е р х а д. Нет, отец.

Б е х з а д. И мне не страшно. Но мука разлуки — самая страшная мука.

В это время человек из Багдада и Эшреф, нагнувшись к земле, рас­сматривают травы.

Э ш р е ф. Бехзад-уста!

Б е х з а д. Что такое?

Э ш р е ф. Мне кажется, как будто я нашел...

Ферхад и Бехзад подходят к Эшрефу.

Э ш р е ф (протягивает Бехзаду лист). Посмотри на этот лист...

Ф е р х а д (берет у Эшрефа второй лист). А для чего это?

Э ш р е ф. Пусть Бехзад-уста скажет для чего.

Б е х з а д. Ты думаешь, ты гору для народа рубишь, а мы сидим сложа руки? У нас, брат, все рисовальщики, каменщики, все кузнецы, все медники одним делом заняты — двадцать четыре фонтана в городе строим...

Э ш р е ф. Вода Железной горы будет бить из двадцати четырех фонтанов!

Б е х з а д. И все двадцать четыре будут из мрамора... Вот мы и пришли сегодня, чтобы тебе об этом сказать...

Э ш р е ф. Самый большой фонтан будет на площади чинар.

Б е х з а д. А орнаменты будем рисовать мы вдвоем — Эшреф и я.

Э ш р е ф. Я думаю, этот лист хорошо получится на зеркальном камне.

Ф е р х а д (разглядывает лист, который держит в руках). Этот лист... Нет, не подходит.

Э ш р е ф. Тебе не нравится?

Ф е р х а д (нагибается, чертит палкой на земле). Зеркальный камень фонтана будет поставлен так, не правда ли?

Э ш р е ф. Так...

Ф е р х а д. Если вы нарисуете листья по краям, вот так (рисует), видите, как нехорошо?

Ч е л о в е к  из  Б а г д а д а. Правда.

Э ш р е ф. Постой, Ферхад...

Б е х з а д. Чего там, постой! Ферхад прав! Некрасиво!

Э ш р е ф. Мы же не будем рисовать лист, как он есть... Мы же будем его обрабатывать!

Ф е р х а д. То есть так? (Рисует.) Или так? (Рисует.) И так можно... (Рисует.)

Э ш р е ф. Вот этот третий рисунок мне не приходил в голову.

Ф е р х а д. Видите, не получается. Постойте... (Встает, рассматривает траву вокруг пещеры, срывает один лист, возвращается.) Вот! На зеркальном камне надо рисовать этот лист! (Нагибается, рисует.) Эту сторону надо немного удлинить (рисует), а здесь — немного расширить (рисует).

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Молодец! Клянусь богом, как красиво!

Б е х з а д. Ох, сынок... Опять мне кровь в голову ударила! Такой рисовальщик, как ты... За столько лет не забыл свое искусство!

Ф е р х а д. Разве человек забудет свой родной язык, даже если годами не будет говорить на нем?.. Когда на­чинаете работать?

Э ш р е ф. Завтра на рассвете.

Б е х з а д. Пять-шесть лет пройдет, пока построим. А может, и больше...

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Время быстро пройдет.

Б е х з а д. И жизнь тоже так... Ферхад, может быть, я не увижу, как вода потечет из родников... Все-таки, семьдесят лет... Но я представляю себе, как она пойдет... Может быть, я и не закончу орнамент зеркального камня... Ну, что ж? Эшреф закончит! Но я знаю, наш мраморный фонтан будет сверкать, как вода, и будет прекрасный и величественный, как вода!

Ф е р х а д. Отец... Не смею сказать, каждый день у тебя ведь дела, но, может быть, раз в неделю ты будешь приходить ко мне?

Б е х з а д. Буду, буду, сынок... Какое у тебя лицо бледное! Может быть, как-нибудь ты сделаешь так, чтоб хоть чуточку солнце видеть... О господи... Ну ладно, мы пошли.

Ф е р х а д. Остался бы еще немного, отец...

Б е х з а д. Нельзя, сынок... Нам пора. Сказал ведь, буду приходить каждую неделю... Ну ладно, счастливо оставаться.

Ферхад целует руку отца.

Э ш р е ф. Прощай, Ферхад.

Ч е л о в е к  и з  Б а г д а д а. Счастливо оставаться, Ферхад-уста!

Ф е р х а д. Я провожу вас...

Идет к левому выходу.

Б е х з а д. Хоть ночами-то ты хорошо спишь?

Ф е р х а д. Сплю, отец.

Б е х з а д. Да, спать надо. Спокойно спать... Отды­хать надо...

Ф е р х а д. Отдыхаю, отец...

Все выходят. Некоторое время сцена остается пустой. Затем справа из-за холма выходит Ширин, смотрит в сторону, куда ушел Ферхад, и прячется за деревом. Ферхад возвращается, останавливается на середине сцены. Ширин берет камушек и бросает в Ферхада. Ферхад оглядывается. Ширин бросает еще один камушек, потом еще один. Ферхад догадывается, откуда летят камушки, и идет к дереву. Из-за дерева выходит Ширин.

Ф е р х а д. Ширин! (Бросаются друг к другу, обнима­ются, потом Ферхад берет Ширин за руки и смотрит в лицо.) Ширин! Ширин!

Ш и р и н. Ферхад!

Ф е р х а д. Как ты пришла? Ты убежала? Нет, нет, молчи... Не говори ни слова... Дай наглядеться на твое лицо! -

Ш и р и н. Ферхад! (Улыбается.)

Ф е р х а д. Моя Ширин. О. как прекрасна твоя улыбка! Как луч солнца в воде...

Ширин смеется.

Ф е р х а д. Как прекрасен твой смех! Как ветки яблони, колеблемые ветром, весенним ветром...

Ширин тихо плачет.

Ф е р х а д. Отчего ты плачешь?

Ш и р и н. От радости! Ты видишь, мои слезы смеются...

Ф е р х а д. Расскажи, как ты пришла? Ширин! Моя голубка... Как пришла ты? Ты убежала? За тобой следят?

Ш и р и н. Нет, я пришла со стражею. Они за тем холмом остались ждать меня!

Ф е р х а д. Твоя сестра?

Ш и р и н. Здорова, слава богу! Она меня послала...

Ф е р х а д. Как! Она тебя ко мне послала? Навсегда?

Ш и р и н. Я навсегда твоя!

Ф е р х а д. Моя Ширин! (Обнимает Ширин.) Отныне будешь ты всегда со мною... Со мною, на груди моей, так близко... так радостно, так живо... Ты моя! (Выпускает Ширин, берет ее за руки, подводит к пещере.) Хочешь, я покажу тебе, где я работаю? Постой, сначала палицу мою я покажу тебе... (Показывает палицу.) Вот видишь? Возьми за рукоятку!

Ширин берет за рукоятку, но не может даже шевельнуть.

Ш и р и н. Какая тяжесть! (Смотрит на обнаженные мускулы Ферхада.) Как мускулы твои раздулись! Когда меня ты обнял, мне казалось, что кости мои хрустнули... Ферхад, лицо твое немного побледнело, но эта бледность сделала тебя еще красивее...

Ф е р х а д. Ты знаешь, отец мой приходил ко мне... Оставил свое десятилетнее упрямство и навестил!

Ш и р и н. Я рада за тебя.

Ф е р х а д. Как я был рад, увидев старика! И ты пришла, Ширин! Тоска, разлука — все кончилось, все позади! Отныне каждый вечер мы будем вместе смотреть на звезды... Каждую зарю мы будем просыпаться рядом... Ширин моя! Ты — ночь моя, мой день!

Ш и р и н. Сядь здесь.

Ферхад садится, Ширин ложится на траву, кладет голову на его колени.

Ш и р и н. Слушай меня и не перебивай. Я все, все должна рассказать тебе, с самого начала...

Ф е р х а д. Рассказывай, но только побыстрей... Мне не хочется думать о том, что было,— нет, только о том, что будет!

Ш и р и н. Слушай, слушай... Страшную вещь узнала я. Не верю, но и не могу не верить... как только вспоми­наю, что сестра моя за эти десять лет все дальше от меня и дальше с каждым днем... Чужой становится... Она по­ставила новое условие...

Ф е р х а д. Условие? Какое? Говори же!

Ш и р и н. Три месяца тому назад визирь скончался.

Ф е р х а д. Я это слышал.

Ш и р и н. Накануне смерти визирь пришел ко мне. Я не могла себе представить, что человек может быть так коварен, так злобен и так полон ненависти! «Ширин-султан,— сказал он,— я ненавижу тебя! Мои дни сочтены. Я знаю это. Но прежде чем умереть, я хочу сказать тебе несколько слов... Ты отняла у сестры не только ее красоту, но и любимого ею мужчину...»

Ф е р х а д. Что ты сказала?

Ш и р и н. Так сказал визирь...

Ф е р х а д. Но это ложь!

Ш и р и н. Не знаю... Красоту ее я отняла...

Ф е р х а д. Она сама дала ее!

Ш и р и н. Порою я думаю — уж лучше бы она не жертвовала ею, лучше б я умерла!..

Ф е р х а д. Ширин!

Ш и р и н. Подумай сам... У человека, чьей милостью живу я — и какой милостью! — отнять у этого человека, пусть даже невольно, его любовь, отнять тебя!

Ф е р х а д. Ложь!

Ш и р и н. А может быть, и правда...

Ф е р х а д. Пусть даже правда! В этом ни ты, ни я не виноваты!

Ш и р и н. А что от этого меняется? Ферхад! Всмотрись в лицо мое, да хорошенько... Ты видишь эти три морщинки? Две из них говорят о разлуке с тобою, третья появилась совсем недавно... (Ферхад целует Ширин в лоб.) Сестра была красивее меня.

Ф е р х а д. Нет! Ни одна красавица на свете не может быть красивее тебя!

Ш и р и н. Ох, если б умерла я!.. Ей осталась бы ее красота... Вы встретились бы... Правда? Отвечай же! (Встает.) Нет, лгал визирь! Хочу счастливой быть!

Ф е р х а д. Мы будем счастливы... Да, я хотел показать тебе пещеру, где я работаю. (Подводит Ширин к пещере.) Вот, видишь?

Ш и р и н. Как темно!.. Хочу забыть! Все, все хочу забыть — и эту тьму, и нашу десятилетнюю разлуку, и сестру мою... Идем!

Ф е р х а д. Куда?

Ш и р и н. Туда, где счастье... В наш дворец прекрасный, что ты разрисовал своей рукой... В наш сад, к тем яблоням, чье яблоко впервые я бросила тебе... Но что с тобой? И отчего так странно на меня ты смотришь?

Ф е р х а д. Скажи мне, что за новое условие придумала сестра твоя?

Ш и р и н. Она сказала мне: «Иди к Ферхаду, и, если согласится он вернуться с тобой и бросить этот свой родник, я дам согласие на вашу свадьбу. Если ж он не примет этого условия, то все останется по-прежнему...»

Ф е р х а д. Так вот оно, условие твоей сестры!

Ш и р и н. Какое же это условие? Условие! Как странно! Не правда ли? Но знаешь ли... по голосу ее, который я не слышала годами, мне показалось, что сестра моя как будто что-то затаила... Сказать: предательство? Язык не повернется! А хитрость? Нет! Она на это неспособна! Месть?.. Ах, Ферхад, пойдем скорей! Я не хочу здесь оставаться ни минуты...

Ф е р х а д. Тебе не нравится здесь?

Ш и р и н. Это место разлуки нашей... А там — наш сад, наш сад, цветы которого похожи на твои рисунки... Все лучше там, чем здесь!

Ф е р х а д. Ширин!

Ш и р и н. Как странно посмотрел ты на меня...

Ф е р х а д. Ширин! Я десять лет рубил скалу, чтоб подвести в наш город воду. Вода должна пойти, она пойдет! Тогда не гной польется из фонтанов — вода, сверкающая, как твои глаза, прекрасная, как руки твои, живая, как твое дыханье! Вода забьет из мраморных фонтанов!

Ш и р и н. Что говоришь ты?

Ф е р х а д. Наш народ не будет косить болезнь... Люди, собираясь на площадях, не будут больше плакать беспомощно...

Ш и р и н. Ферхад... Ты не идешь? Так, значит, ты меня не любишь больше?

Ф е р х а д. Я никогда еще так сильно не любил тебя! За десять лет в пещере я продвинулся на сто аршин... Теперь передо мной лишь черная скала... Я прорублю ее, а там — вода!

Ш и р и н. За сколько дней прорубишь? Отвечай же! За сколько месяцев? Молчишь?.. За сколько лет?.. Нет, нет... молчи...

Ф е р х а д. Не плачь... Не плачь, Ширин! И руки мне не связывай слезами! Дай мышцам силу радостью своей!

Ш и р и н. Я не герой... Я только беспомощная женщина, которая хочет соединиться со своим мужем... И ждет этого десять лет! Беспомощная женщина, которая понимает, что она больше не живет в сердце мужа...

Ф е р х а д. Ты в моем сердце, в моих руках, в моих глазах!

Ш и р и н. Я ухожу...

Ф е р х а д. Не уходи... останься!

Ш и р и н. Ты не идешь? Так, значит, снова годы глаза твои не прикоснутся к моим глазам, а руки твои к моим рукам... Ты не идешь? На лбу моем три маленькие морщинки... Но я еще красива. Наш дворец, твои орнаменты там ждут тебя, Ферхад! Ты не идешь?

Ф е р х а д. Ширин!

Ш и р и н. Ты не идешь?

Ф е р х а д. В то время, когда люди мрут как мухи,— ну можем ли с тобой мы во дворце быть счастливы, пить из серебряных кувшинов воду с Железной горы? Нет, надо, чтобы эта вода забила в мраморных фонтанах Ар­зена! И она забьет! Осталась только одна скала... Я прорублю ее!

Ш и р и н. Арзен ты любишь больше, чем меня!

Ф е р х а д. Но разве ты не из Арзена?

Ш и р и н. Пора идти мне. Поцелуй меня! (Ферхад целует Ширин.) Еще... (Ферхад целует Ширин.) Мы снова не увидимся годами... Морщинки на лбу моем опустятся до глаз... потом до губ... все ниже... я состарюсь... И, наконец, когда ты пустишь воду в наш город и когда с тобой мы сможем соединиться... ты с жалостью посмотришь на меня!

Ф е р х а д. Ты для меня всегда...

Ш и р и н. Молчи! Я верю... Дай руку... (Ферхад про­тягивает руку, Ширин ее целует.) Оставайся с богом... Ферхад... (Ферхад хочет обнять Ширин.) Нет... Поцелуй меня в глаза... (Ферхад целует глаза Ширин.) В этой сказке каждый хоть что-нибудь да сделал... Я тоже сде­лаю — я буду ждать тебя, как узника — жена, как мать — солдата... До свиданья, Ферхад!

Ф е р х а д (идет за ней). Не уходи... Останься здесь!

Ширин поспешными шагами удаляется и скрывается за холмом. Фер­хад смотрит ей вслед. Потом вбегает на холм, смотрит вслед Ширин.

Ф е р х а д. Ширин! Ширин!

Появляется народ. Восходит солнце.

Н а р о д. Здравствуй, Ферхад! (Ферхад оборачивается к народу.) Солнце восходит, Ферхад! Мы снова пришли к тебе, слушать гул ударов твоих! Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д. Здравствуйте, люди!

Ж е н щ и н а  с  р е б е н к о м. Я шестимесячного сына принесла, чтоб он тебя увидел, чтоб стал таким богатырем, как ты!

Ф е р х а д. Какой я богатырь? Пусть сын твой лучше станет, чем я...

1-я  д е в у ш к а. Смотри в мои глаза, Ферхад-уста! Ведь говорят, глаза, в которые взглянул ты, получат то, чего желают...

Н а р о д. Ферхад, взгляни — восходит солнце!

Ф е р х а д. Здравствуй, солнце!

С о л н ц е. Здравствуй, Ферхад!

Ф е р х а д. Готова ли ты, палица моя?

П а л и ц а. Готова я, Ферхад, жду рук твоих!

Ф е р х а д. А ты, вода за черною скалой, слышишь ли голос мой?

В о д а (издалека). Слы-ы-шу-у, Ферхад...

Ф е р х а д. А ты, готова ль, черная скала? Готова ли?

Ч е р н а я  с к а л а. Готова я, Ферхад! Иди сюда. Поборемся... Пора!

Ферхад берет палицу, входит в пещеру и спустя некоторое время раздается гул его ударов, все сильнее и сильнее.

Ж е н щ и н а  с  р е б е н к о м. Слушай, сынок, этот гул! Слушай, сынок!

Н а р о д. Бей черные скалы, Ферхад, бей! Вода Железной горы, брызни скорей! В наши кувшины лейся полней! Бей, Ферхад, бей!

1948—1952 гг.